Иерусалим
Шрифт:
— Ты скажешь ему об этом сегодня же вечером?
— Да, — отвечал учитель, — как только представится случай.
Пастор вошел усталый и озябший, радуясь тому, что может побыть в теплой комнате. По обыкновению, священник был очень говорлив. Нельзя было представить себе человека приятнее, когда он вот так сидел и говорил о всевозможных предметах. Пастор необыкновенно связно и легко говорил обо всем, что касалось земной жизни, и нельзя было поверить, что этому же самому человеку так трудно давались проповеди.
Когда священник уселся, учитель радостно сообщил ему:
— Я должен сказать вам, господин пастор, что хочу построить миссию.
Пробст побледнел и поник в кресле, поданном ему матушкой Стиной.
— Что вы говорите, Сторм? — спросил он. — Вы хотите построить миссию? А что же будет с церковью и со мной? Нам придется убраться отсюда?
— Церковь и священник будут нам нужны по-прежнему, — убежденно сказал учитель. — По-моему плану миссия должна помогать церкви. По всей стране развилось столько ложных учений, что церковь действительно нуждается в помощи.
— Я всегда считал вас моим другом, Сторм, — сказал пастор с огорчением.
Несколько минут назад он пришел сюда такой радостный и веселый, а теперь, казалось, ему настал конец.
Учитель прекрасно понимал отчаяние пастора. Всем было известно, что священник был умнейший человек, но в молодости он вел такую шумную жизнь, что его хватил удар, от которого он так никогда и не смог окончательно оправиться. Пастор часто сам забывал, что он только развалина настоящего человека; но когда что-нибудь напоминало ему об этом, то впадал в глубокое отчаяние.
Пробст долго сидел как мертвый, и никто не решался произнести ни слова.
— Пастор не должен так относиться к этому вопросу, — сказал учитель, стараясь придать своему голосу мягкое, дружеское звучание.
— Молчите, Сторм, — сказал пастор. — Я знаю, что я не выдающийся проповедник, но я никогда не думал, что вы захотите занять мое место.
Сторм замахал руками, как бы желая сказать, что у него и в мыслях такого не было, но не решался произнести ни слова.
Учителю было около шестидесяти лет, но, несмотря на свой тяжелый труд, он был еще полон сил и являлся полной противоположностью священнику.
Сторм был одним из самых высоких людей в Далекарлии. У него были черные кудри, смуглая кожа и резкие черты лица. Он казался великаном рядом с пастором, который был маленького роста, с впалой грудью и лысым черепом.
Матушка Стина, жена учителя считала, что муж ее, как человек более сильный, должен уступить. Она делала ему знаки успокоить священника; но, как ни был огорчен учитель, он не хотел отказаться от своего намерения.
Учитель заговорил медленно и внушительно. «Несомненно, — сказал он, — что сектантские учения в скором времени проникнут и в их округу, и что нужно место, где люди могли бы общаться более свободно, чем в церкви, где слушатели сами бы выбирали непонятные места из Библии и просили бы разъяснения».
Жена знаками просила его замолчать, она чувствовала, что при каждом его слове пастор думает: «Значит, я не могу дать никакого толкования, я не могу быть оплотом против неверия; должно быть, я действительно очень слаб, даже наш школьный учитель, — крестьянин-самоучка, — считает, что может проповедовать лучше меня».
Но учитель не замолчал, он продолжал говорить о том, что следует предпринять, чтобы оградить овец от нападения волков.
— Но я не вижу никаких волков, — сказал пастор.
— Я знаю, что они уже приближаются, — возразил Сторм.
— И вы, Сторм, вы хотите открыть им доступ.
Священник выпрямился в кресле; слова учителя возмутили его; к нему вернулись его прежнее достоинство и гордость.
— Любезный Сторм, не будем больше говорить об этом, — сказал он.
Затем он обратился к хозяйке и стал с ней шутить по поводу хорошенькой невесты, которую она недавно готовила к венцу, потому что матушка Стина всегда одевала всех невест в округе. Но крестьянка понимала, какое ужасное сознание собственного бессилия проснулось в пасторе; ей было так жаль его, что она расплакалась. От слез она почти не могла говорить, и пастору пришлось одному поддерживать разговор.
А пастор все время думал: «Ах, если бы у меня сохранились сила и крепость молодости! Я показал бы тогда этому крестьянину, как он дурно поступает».
Вдруг он снова обратился к учителю:
— А откуда вы достали денег, Сторм?
— Мы образовали общество, — отвечал Сторм и назвал нескольких крестьян, оказавших ему помощь, чтобы показать, что все это были люди, не желавшие вредить ни пастору, ни церкви.
— Ингмар Ингмарсон тоже заодно с вами? — спросил пастор так, словно ему нанесли смертельный удар. — А я-то был уверен в Ингмарсоне так же, как в вас, Сторм.
Он ничего больше не прибавил, но обернулся к хозяйке и снова заговорил с ней. Пробст прекрасно видел, что она плачет, но делал вид, что ничего не замечает.
Немного спустя он опять обратился к учителю:
— Бросьте эту затею, Сторм! — просил он. — Бросьте ее ради меня. Ведь вам бы тоже не понравилось, если бы кто-нибудь выстроил вторую школу рядом с вашей.
Учитель опустил голову в глубоком раздумье.
— Я не могу, господин пастор, — произнес он, стараясь придать себе бодрый и веселый вид.
Священник ничего больше не сказал, и некоторое время в комнате царила мертвая тишина.
Потом он встал, надел шубу, шапку и пошел к дверям.