Иерусалим
Шрифт:
Весь вечер искал он слов, которыми мог бы доказать Сторму, что тот неправ не только перед ним, пастором, но и перед всей общиной, которую погубит этой затеей. И, хотя слова и мысли толпились в его голове, он не мог ясно связать и изложить их.
Идя к двери, он вдруг заметил Гертруду, которая играла в углу в свои чурбачки и стеклышки. Он остановился и поглядел на нее. Она, очевидно, ничего не слышала из их разговора, глаза ее сверкали от радости, а щеки раскраснелись.
Пастор был поражен несоответствием между этой веселой беззаботностью и тяжестью
— Чем ты тут занимаешься? — спросил он.
Гертруда уже давно покончила с деревней, теперь она разорила ее и задумала что-то новое.
— Ах, если бы вы, господин пастор, подошли немножко раньше! — воскликнула девочка. — Я выстроила деревню, и церковь, и школу.
— А где же это все теперь?
— Да, я уже сломала деревню, теперь я буду строить Иерусалим и…
— Что ты сказала? — воскликнул пастор. — Ты разрушила деревню, чтобы построить Иерусалим?
— Да, — отвечала Гертруда, — у меня вышла прекрасная деревня, но вчера в школе мы читали про Иерусалим, и вот я сломала деревню и теперь буду строить Иерусалим.
Священник стоял, глядя на ребенка. Он провел рукой по лбу, как бы желая привести в ясность свои мысли.
— Несомненно, чья-то высшая сила говорит твоими устами, — произнес он.
Слова девочки так поразили его, что он несколько раз повторил их. Мысли его постепенно потекли по обычному руслу, и он дивился премудрости Божией, с которой Он все обращает к исполнению Своей воли.
Пастор вернулся и, подойдя к учителю, сказал прежним дружеским голосом с каким-то новым выражением лица:
— Я не сержусь на вас, Сторм, вы исполняете только то, что вам приказано свыше. Всю жизнь размышляю я о промысле Божием, но никогда не могу постичь истины. Я и теперь не вполне ясно понимаю все это, одно только я сознаю, что вы исполняете то, что должны исполнить.
II
В ту весну, когда начали строить здание миссии, таяние снегов началось внезапно, и вода в Дальельфе поднялась высоко. Лили непрерывные дожди, шумные потоки стекали с гор, и все колеи на дороге и борозды в полях были переполнены водой. Вся эта вода искала себе выхода и стремилась к реке, волны которой высоко вздымались и выходили из берегов. Темные, ясные и обычно спокойные воды реки превратились в мутно-желтые от нанесенной в них земли, а несущиеся по ним бревна и льдины внушали страх.
Вначале взрослые мало беспокоились о разливе; только дети каждую свободную минуту бегали на берег смотреть на бушующую реку и ее добычу, которую она сносила с берегов.
Но скоро на реке появились не только бревна и льдины. По мутным волнам неслись плоты для полосканья белья и купальни, а чуть позже показались лодки и обломки разрушенных пристаней.
— Она унесет и нашу пристань! Да, да, конечно! — говорили дети. Они немножко трусили, но это занимательное зрелище в то же время веселило их.
То, широко раскинув свои лапы, проплывала большая ель с вывернутыми корнями, то серый ствол осины, и с берега было видно, что
Когда стали появляться эти предметы, взрослое население встревожилось. Все понимали, что где-то на севере река вышла из берегов, и спешили с баграми и шестами, чтобы вылавливать всё то, что унесла вода.
На самом севере деревни, где почти не было домов, стоял на берегу реки Ингмар Ингмарсон. Ему было около шестидесяти лет, но выглядел он старше. Его грубое лицо было все изрезано морщинами, спина сгорбилась, и весь он был такой же беспомощный и неуклюжий, как и прежде.
Ингмар-старший стоял, опираясь на длинный, тяжелый багор, и вглядывался в реку тусклым, сонным взглядом.
Река пенилась и кипела, гордо пронося мимо него все, что награбила у берегов. Казалось, она насмехалась над медлительностью крестьянина и говорила ему: «Не тебе отнять у меня что-нибудь из того, чем я завладела».
Ингмар Ингмарсон предоставлял плотам и лодкам плыть мимо, не делая ни малейшей попытки их выловить.
«Все это вытащат в селе», — думал он.
И все-таки он не спускал глаз с реки, тщательно всматриваясь во все, что проплывало мимо него. Вдруг вдали на волнах показалось какое-то яркое желтое пятно на нескольких сколоченных досках. «Вот этого-то я и жду», — сказал вслух Ингмар. Он не мог еще ясно различить, что это было, но для того, кто знает, как одевают детей в Далекарлии, нетрудно было догадаться, что это такое. «Это ребятишки, они играли на плоту для полоскания белья, — подумал он. — Они не успели выбраться на землю, и их снесло рекой».
Вскоре крестьянин увидел, что прав. Он ясно различил троих детей в желтых домотканых платьицах и таких же желтых круглых шапочках; они сидели на плоту, доски которого понемногу разбивались силой течения и напором льдин.
Дети были еще довольно далеко, но Ингмар знал, что течением реки их принесет к тому месту, где он стоит. Если Господь направит плот с детьми в эту стремнину, то почти наверняка Ингмару удастся спасти их.
Он стоял, не двигаясь с места, и смотрел на реку. Тут словно чья-то рука толкнула плот, он повернул и направился прямо к берегу. Дети были уже так близко, что крестьянин мог разглядеть их испуганные лица и слышать их плач.
Но они все-таки были еще так далеко, что он не мог достать до них багром с земли. Тогда он спустился к воде.
Но в это время его охватило какое-то странное чувство; ему казалось, что кто-то кричит ему: «Ты уже не молод, Ингмар Ингмарсон, смотри, ты рискуешь жизнью!»
Он остановился на минуту и задумался, имеет ли он право рисковать собой. Жена, которую он когда-то привез из тюрьмы, умерла прошлой зимой, и с тех пор его самым большим желанием было последовать за ней. Но, с другой стороны, его сын, которому должно было перейти именье, был еще мальчиком. Ради него он должен еще жить.