Иерусалимский покер

Уитмор Эдвард

Стерн кивнул.

Конечно.

Спасибо, я очень это ценю. Теперь перейдем к невероятным местным новостям. Мы с Каиром через несколько дней выходим из игры. Мунк не знает, но все уже кончено.

Ты уезжаешь из Иерусалима?

Судьба, Стерн, судьба.

Куда?

Я? В Новый Свет, конечно, куда же еще. С тех пор как я познакомился с Моди и она рассказала мне о своей бабушке – из племени индейцев-шайенов, я просто очарован американскими индейцами. Хочу их увидеть. Может быть, даже попробую пожить с ними какое-то время.

Стерн улыбнулся.

А Каир?

Он вернется в Африку. Ты ведь с ним не знаком?

Нет.

Тем больше

утрата. Чудный парень, просто чудный. Умеет хранить секреты, которые ему открываешь, а потом слышит те, что не открываешь, и хранит и это тоже. Кто бы ни был старина Менелик, его надо причислить к лику святых уже за то, что он так воспитал Каира. Кто он был такой, Стерн?

Лучший друг Стронгбоу.

Это уже немало.

Да.

Но зачем тебе влачить жалкое существование под этим бременем, Стерн, зачем. Ни один человек не может так жить.

Да уж.

Чертова дрянь это ламповое масло. Зажигает фитилек, но он сразу сгорает до конца.

Джо? Что насчет Хадж Гаруна?

Знаю, я об этом думал. Мунк за ним присмотрит. Если он так хочет заполучить этот чертов город, пусть берет ответственность за Хадж Гаруна.

Все будет в порядке?

Господи, да откуда я знаю. Думаю, да. Он прожил один три тысячи лет до того, как я его встретил. Почему бы ему и без меня не пожить?

Потому что времена меняются, Джо.

Так они всегда меняются. В Иерусалиме, в Старом городе. А ты? Будешь и дальше делать свое дело?

Да.

Не хочу тебя обидеть, но ты же знаешь, что не достигнешь цели.

Может быть.

Не может быть. Точно, ты сам знаешь. Вся соль в том, будешь ты продолжать или нет?

У меня нет выбора.

Джо подался вперед и положил руки на стол. Он смотрел на проступившие вены, которых еще несколько лет назад не было.

Нет выбора, Стерн? Нетвыбора?

Стерн медленно кивнул.

Да. Так иногда кажется.

Джо закрыл глаза и покачал головой. Стерн говорил очень тихо.

Джо? Тот вечер в Смирне?

Я слышу тебя.

Дым и огни, ты помнишь?

У нас ведь не оставалось выбора, правда? Мы вместе приняли это. Да, я помню.

И Сиви сошел с ума.

Да, и больше не вернулся. Сентябрьское воскресенье в двадцать втором.

И Тереза билась головой об пол и кричала «Кто это?»

Я слышу. Я с той поры слышал это еще раз и до сих пор слышу этот крик – бедная малышка.

А Хадж Гарун?

Да, он волочил за собой длинный окровавленный меч, всхлипывал и все бродил по саду, теряясь в цветах, в дыму и пламени, он терялся, бедные кожа да кости, благослови его Господь. Сердце разрывается, как вспомнишь, – он, и его линялая желтая накидка, и ржавый рыцарский шлем, он стоял в саду, сжимая меч, с оружием в руках встречая турецкого солдата, который шел прямо на нас. Дуло винтовки смотрело прямо ему в грудь, но Хадж Гарун стоял насмерть, он был готов защищать невинных, защищать свой Священный город жизни старым мечом в ужасной Смирне, это было страшно, я успел умереть за него раз десять, не меньше, прежде чем достал пистолет и выстрелил солдату в голову. И ты знаешь, о чем он меня недавно спросил? Не вооружиться ли нам, потому что арабы и евреи пойдут войной друг на друга. Нам двоим, только представь себе. Мы двое, стоим плечом к плечу и защищаем Иерусалим. Что ты на это скажешь? Это бессмысленно, но похоже на реальность. Слишком похоже.

И еще одно, Джо. Еще кое-что.

Джо потер глаза и осушил стакан.

Да, и это тоже. Хорошо, тогда, воскресным вечером, мы должны

были сделать и это. Эта маленькая армянка на набережной, в лучшем выходном платье, черном выходном платье, потому что было воскресенье. Не больше восьми лет, изнасилованная и истекающая кровью, она уже почти не дышала и лежала там одна, в этом адском дыму, среди криков и смерти. Одна только смерть кругом, вот и все, огонь с одной стороны и гавань с другой, и некуда идти, некуда отнести ее, и она умирала от невыносимой боли. И то, что сделал ты, Стерн, то, что должен был сделать я, – и хотелось бы мне, чтобы это сделал я, чтобы это тебя не мучило. Пожалуйста, сказала она по-армянски, и ты перевел это мне, но я не сделал ничего, и поэтому сделал ты, и это должен был сделать я, но я был слишком зол на тебя, и на Моди, и на весь чертов мир. Я был зол на себя, если честно. И в конце концов, что ты сделал, Стерн, если не прекратил мучения умирающего ребенка? Прекратил пытку. Она бы не пережила эту ночь.

Джо?

Я говорю тебе, Хадж Гарун сделал то же самое, и поэтому-то он и всхлипывал в саду. Там был старый армянин, ему выкололи глаза, и он шел прямо в огонь. Кровавые клочья свисали у него из глазниц. Кровавые слезы, Стерн. Неподвижные слезы. Ради Господа,кричал он, убейте меня, или я сейчас сгорю заживо.И Хадж Гарун убил его. Сама мягкость, он и мухи не обидит, а тут взмахнул мечом, а после этого мне пришлось взять его за руку и отвести в сад, а то бы он сам никогда его не нашел, так он плакал. И, Стерн, ведь он три тысячи лет защищал Священный город, всегда на стороне проигравших. В таких играх ты всегда на стороне проигравших, но он не сдается. Никогда. Даже проигрывая. Так что же ты такого плохого сделал?

У Стерна дрожали руки. Он схватил Джо за локоть.

Я скажу тебе, что я сделал. Я перерезал ей горло.

О Господи,закричал Джо, в этом нет твоей вины.

Стул Стерна с грохотом упал на пол. Он вскочил на ноги, взглянул на Джо дикими глазами и стал отступать к двери, неуклюже спотыкаясь.

Погоди,позвал Джо, нельзя же убегать просто так. Мы должны поговорить. Не убегай.

Стерн смотрел на него – затравленный зверь в ловушке, огромный, сгорбленный и нескладный. Он наткнулся на стул и, по-прежнему пятясь, ударился о стол и прижался спиной к двери, яростно дергая дверную ручку, пытаясь вырваться.

Стерн,ради Христа. Погоди.

Дверь с грохотом открылась. Пустой прямоугольник темноты, через который, крутясь, пролетали снежинки. Джо почувствовал на лице шквал холодного воздуха. Он сидел, глядя на ночь и снег в пустом прямоугольнике двери.

Не убегай.Однажды, в этой самой комнате, Стерн сказал то же самое ему. Это было двенадцать лет назад, еще до Смирны. Странно, подумал Джо, как это получается: когда хотим помочь кому-то, мы всегда произносим одни и те же слова. Кто-то пытался помочь тебе, когда ты тонул, и утешал тебя этими самыми словами, а двенадцать лет спустя ты говоришь то же самое ему. Говоришь и говоришь, и так без конца. Но иногда просто нельзя не бежать, просто нельзя, ты бежишь от себя, ты просто не можешь иначе, ты пытаешься выжить во тьме и холоде. Каждый рано или поздно становится жертвой, пытаясь выжить, – каждый.