Иголка в стоге сена
Шрифт:
— Поначалу мне казалось, что неприязнь Воеводы к боярину вырастает из неприязнии к Москве. Но, присмотревшись к обоим, я понял, что причина сей ненависти иная. Похоже, Бутурлин перешел дорогу его племяннику…
— Меня сие мало заботит! — отмахнулся Ян Альбрехт от слов своего учителя. — Разве имеет значение причина, по которой Воевода ненавидит Бутурлина?
— Не имеет, Государь, — согласился с Владыкой старый дипломат. — Ненависть плоха сама по себе, независимо от причины. Она мешает трезво смотреть на вещи
— Истину? — переспросил Король. — И какова же она, по-твоему?
— Она бывает разной. Не всегда удается постичь ее разумом.
Порой наше сердце бывает мудрее головы…
— Ну, и что тебе, пан Лев, подсказывет сердце?
— Не знаю, как тебе объяснить, Государь, но сдается мне, Бутурлин не виновен в смерти Корибута.
— С чего ты это взял? — поднял на него любопытный взор Ян Альбрехт.
— Можешь смеяться надо мной, Государь, но я давно живу на земле и, как мне кажется, научился понимать в людях.
Так вот, пока ты допрашивал Бутурлина, я смотрел ему в глаза и не нашел в них ни страха, ни ненависти.
— Что же ты в них нашел, пан Лев?
— Любовь! — улыбнулся старец.
— Любовь к чему? — изумленно вопросил Король.
— Сие мне неведомо, — развел руками Сапега, — я ведь, Государь, не ясновидец… Главное, что поступками боярина управляет сильное, светлое чувство, чего нельзя не заметить.
Любовь ли это к девице, к своей земле или еще к чему-то — не столь важно. Главное, что человек, исполненный сей страсти, не станет предавать, лгать, бить в спину…
…Во взоре тевтонца подобного чувства не встретишь. Глаза у него холодные, пустые, как у мертвой рыбы. Да, в них есть мужество, есть сознание долга, но нет любви!
Можешь считать мои слова старческим бредом, Государь, но не отвергай их сходу, поразмысли над ними…
— Да ты рассуждаешь, как пылкий отрок! — сдержанно улыбнулся Ян Альбрехт. — Не знал я, что в тебе, пан Лев дремлет поэт!
— Я не поэт, мой Король, — покачал седой головой Сапега, — но я прожил жизнь, и это дало мне опыт…
— Ну, и как мне действовать дальше, что говорит твой опыт?
— Грядущий день подскажет, Государь, — с поклоном ответил старик, — как говорят московиты, утро вечера мудренее!
ГЛАВА № 58
Утро нового дня для Бутурлина началось с неожиданности. Встав затемно, он позанимался воинскими упражнениями, кои были возможны без оружия, затем спустился во двор замка к колодцу, чтобы, по привычке, окатиться ледяной водой.
Раздевшись до пояса, Дмитрий поднял над собой полную бадью, когда вдруг ощутил на себе чей-то взгляд. Обернувшись, он встретился глазами с Воеводой.
— Не спится? — приветствовал его вопросом Самборский Властитель. — И что это, боярин, подняло тебя в такую рань?
— А тебя, пан Воевода? — вопросом на вопрос ответил Бутурлин, поставив бадью на край колодца.
— Да так, боярин, разные мысли…
— И о чем же они?
— О том, что ты оказался еще дерзновеннее, чем я думал. До вчерашнего дня мне казалось, что ты не посмеешь просить у Польского Государя руки княжны, но я ошибся…
Дмитрий хотел спросить, откуда Кшиштофу известны его намерения, но вдруг вспомнил длинного, худого стражника, вертевшегося вчера у обеденного стола, за которым боярин беседовал с друзьями.
Послал ли Воевода шпионить жолнежа, или стражник делал это из личного желания выслужиться перед ним — значения не имело. Главное, что теперь у старого поляка был еще один повод для неприязни к Бутурлину, а заодно и к Москве.
Дмитрий был готов к этому, но все же слова Воеводы не прибавили ему радости. Кшиштоф почуял это и попытался развить успех.
…- Что ж, тебя можно понять, — продолжал он свою речь. — Эва — одна из богатейших невест Польши и Литвы, и своему жениху она принесет несметное приданое.
Только сим женихом будешь не ты. Ужели ты в силах помыслить, что наш Государь позволит тебе завладеть самыми тучными землями Великого Княжества Литовского, оторвать их от Унии и принести в подарок Москве?
— О таком я, и впрямь, не могу помыслить, — нашелся с ответом боярин, — но я думал о другом…
— О чем же? — полюбопытствовал Каштелян.
— О том, что я с радостью возьму Эву в жены без всякого приданого. Я не настолько глуп, чтобы верить, будто Король согласится отдать мне владения Корибутов. Да и бог с ними! Мне нужна лишь любовь княжны!
К такому обороту дел Кшиштоф был явно не готов. Он легко мог поверить, в корыстолюбие Бутурлина, но признание московита в бессребренничестве выбило его из колеи.
— Удивлен? — вопросил боярин, от внимания коего не укрылось смятение Самборского наместника. — Что ты скажешь на это, пан Воевода?
— Что тут скажешь? — произнес, придя в себя от неожиданности, Кшиштоф. — Либо ты, и впрямь, безрассуден, либо лелеешь какую-то заднюю мысль. Но подумай вот о чем: будет ли счастлива с тобой княжна? Она ведь привыкла жить в роскоши, в достатке. Ты когда-нибудь видел замок Корибутов?
Там самая малая из палат больше главного зала в Самборском Замке! А перины на лебяжьем пуху, а сто перемен платья! Скажи, боярин, сможешь ли ты обеспечить Эву всем этим?
— Я тоже не в хлеву живу, Воевода, — слегка обиделся Дмитрий, — мой терем — не княжьи хоромы, но и не курная изба. А что до пуховых перин и перемен платья, то все это у Эвы было, только вот счастья ей не принесло…
— А жизнь с тобой принесет? — криво усмехнулся Каштелян. — Тем более, что ей придется отказаться не только от княжеского титула и земель, но и от многого другого…