Игорь Святославич
Шрифт:
— Они что же, скрывались от меня в Переяславле? — удивился Олег.
— Вышеслав и Изольда не успели добраться до Переяславля, — ответил Игорь. — Они находились в городе Баруч, когда на него напали поганые. Изольда вместе с другими женщинами помогала воинам на стене, сам знаешь, как это бывает. И в нее угодила половецкая стрела. Рана оказалась смертельной.
Олег какое-то время молча смотрел на Игоря, потом тряхнул волосами и упрямо воскликнул:
— Это ложь! Изольда в Курске. Мой соглядатай видел ее там.
…Ярослав
В присутствии Святослава, Олега, Игоря и Ярослава Судислав рассказал, из-за чего куряне убили людей черниговского князя. Затем воевода вытолкнул вперед молодую женщину и промолвил, обращаясь к Олегу:
— Если это Изольда, княже, то забирай ее, а если нет, стало быть, твой соглядатай ошибся.
Поскольку Олег в молчании взирал на купеческую дочь и пауза затягивалась, Святослав обратился к нему:
— Что же ты замер, брат? Обними свою рабыню!
— Это не она, — скорбным голосом произнес Олег.
— Слава Богу! Все разъяснилось! Обнимитесь, братья, и вложите мечи в ножны. Одного гнезда вы птенцы, и негоже враждовать из-за сущей ерунды.
Ярослав и Олег обнялись и расцеловались, причем охотнее это сделал Ярослав.
Он же, видя хмурое лицо Олега, шепнул:
— А за гридней убиенных я дам тебе откупное, брат.
Глава тринадцатая. Третий сын
Своего третьего сына Игорь назвал в честь отца Святославом.
Манефа недовольно выговаривала:
— Коль ты второму сыну дал имя деда по отцовской линии, то отчего бы третьего сына не назвать в честь моего отца? Муж мой упрямый ни одному из сыновей не дал имя Изяслав, и сын мой старший тоже этого имени сторонится. Будто проклятое оно!
Желая отвлечь мать, Игорь стал расспрашивать ее об Олеге.
— Совсем умом тронулся, — недовольно промолвила Манефа. — Из-под Курска вернулся сам не свой, три дня пьянствовал. На дворе пост, а он скоромное ест. Повелел епископу молебен отслужить за упокой души рабы Божьей Изольды. Судя по всему, прибрал ее Господь. По весне собирается Олег с ратью на половцев идти, мстить им за что-то хочет…
— А как Агафья поживает? — поинтересовался Игорь.
— При дурном муже и жена на дурное падкая делается, — туманно ответила Манефа.
Недолго она погостила у Игоря, поехала в Трубчевск к младшему сыну.
Едва припорошило землю первым снегом, в Путивль пожаловала Агафья.
Ефросинья была ей рада. Агафья хоть и была на восемь лет старше, но понимала Ефросинью как никто другой и общалась с ней как с лучшей подругой. Две княгини все дни проводили вместе. Лишь изредка Агафье удавалось побыть наедине с Игорем.
В один из таких редких случаев, когда Ефросинья удалилась, чтобы покормить грудью малыша Святослава, Агафья вдруг обняла сзади сидевшего за столом Игоря.
— Что же ты не приголубишь меня, свет мой, — зашептала на ухо. — Ужели подурнела я настолько, что тебе и поцеловать-то меня противно?
Игорь попытался отстраниться:
— Ну, ну, не балуй! Ненароком войдет кто, что о нас подумают?
— А мы за печь схоронимся, — еще жарче прошептала Агафья. — Истомилась я по тебе, сокол мой!
И она потянула Игоря за руку.
Игорь, изумленный своей слабостью, поддался…
Ефросинья после третьих родов неимоверно раздалась в плечах и бедрах, стала какая-то тяжеловесная и неповоротливая. И хотя ее лицо по-прежнему дышало свежестью и юной красотой, Игорь больше не чувствовал былой приязни к жене, не находил прелести в ее телесной наготе. Вдобавок Ефросинья все время с утра и до вечера была занята новорожденным, почти не уделяя супругу внимания и ласки. Она даже спала теперь отдельно от Игоря, рядом с колыбелью Святослава.
Агафья же в свои тридцать лет не страдала излишней полнотой, все линии ее тела были округлы и приятны для мужского глаза. Телесная гибкость сочеталась в ней с женственностью, которая так и сквозила в каждом повороте плеч, движениях рук, наклоне головы… Уста, на первый взгляд невзрачные, преображались в улыбке, а колдовские зеленые глаза могли заворожить кого угодно.
То ли на Игоря вдруг нахлынули воспоминания юности, то ли столь сильно на него подействовали призывные ласки Агафьи. Отбросив колебания, он увлек ее за печь и заключил в объятия. Долгий страстный поцелуй и вовсе распалил обоих. Желая большего, Игорь принялся задирать на Агафье сарафан, но шаги за дверью остановили его.
— Ступай в теремную часовню, — шепнул Игорь…
Ефросинья, накормив сына и укачав его, стала разыскивать подругу, но той нигде не было.
Наконец челядинцы сказали Ефросинье, что Игорь отправился на верховую прогулку и взял Агафью с собой.
…Игорь и Агафья не спеша ехали по заснеженной дороге. Под Игорем был гнедой жеребец, под Агафьей белая лошадь.
Агафья, надев штаны, какие носят половчанки, и короткий половецкий кожух, сидела на лошади по-мужски. На ней была отороченная горностаем шапочка и белые варежки.
Дорога уводила к синевшему впереди лесу.
Позади на заснеженной равнине темнели бревенчатые стены и башни Путивля, вознесенные на валах. Над стенами маячили вдалеке на фоне голубых небес маковки церквей с крестами.
Игорь, удерживая рвущегося в галоп коня, поглядывал на Агафью с игривой улыбкой.
— Сколь горяча и необузданна была ты в часовне, Агафьюшка, — молвил он. — Будто все жизненные соки пробудила во мне. Красою телесною не сравнятся с тобой даже греческие богини из языческих времен, а своею неутомимостью ты превзойдешь любую смертную женщину. Дай я тебя поцелую, ненаглядная моя!