Игра Бродяг

Литтмегалина

***

Бледное лицо тюремщика мелькнуло за зарешеченным оконцем. Вероятно, он не смог припомнить, какими должны быть его глаза — серыми или голубыми, поэтому в его радужках смешались оба цвета.

— Тебе несказанно повезло.

— Да неужто? — язвительно осведомилась Наёмница, обведя камеру взглядом, излучающим воспламеняющую ненависть.

— Нечасто сам Правитель Полуночи решает навестить преступника в тюрьме. Впервые, насколько мне известно.

Последняя фраза особенно разозлила Наёмницу.

— Тебе все известно, — огрызнулась она. — С чего это он вознамерился притащить ко мне свою задницу?

— Чтобы лично убедиться, что все пройдет как следует.

— Что пройдет как следует?

— Узнаешь.

Наёмница подскочила к двери так резко, что ее плащ взметнулся куполом.

— Они что, собираются казнить меня, убить меня прямо сейчас? Но ведь они говорили о завтрашнем закате! У меня еще целые сутки!

— Они пересмотрели свое решение, — тюремщик пытливо всмотрелся в ее лицо. — Ты чувствуешь страх?

— Нет, — грубо ответила Наёмница. — Я деревянная. Только не жгите меня, пусть моей казнью будет утопление. Оо-х, — она жалобно застонала, а затем заглянула в изменчивые глаза тюремщика. — Ты-то зачем мне все это сообщаешь? Кто ты вообще такой? Не враг, не друг…

— Кто же я? — тюремщик придвинулся ближе к окошечку, позволяя получше рассмотреть его.

Наёмница протянула палец сквозь решетку и коснулась его холодной гладкой щеки.

— Я почти привыкла к происходящему, но не то чтобы начала что-то понимать. Вот ты, например… Уверена, до момента, как я тебя увидела, тебя и вовсе не существовало. А те люди, там, в лесу, которые исчезли… это сделали мы с Вогтом? Но как мы это сделали? Разве это возможно?

— Ты ужасно ограничена. Впрочем, это не твой личный недостаток, а общий для всех людей. Для вас есть явное и неявное, затаенное и открытое. Но существует и то, что явно и открыто, но вы сами не позволяете себе это осознать.

— Что именно?

— То, что люди могут быть как боги. То, что стены строите вы сами и сами же себя ограничиваете. Что ваши законы действуют лишь потому, что вы себя в них убедили. Вы не видите того, что иная действительность отличается от привычной реальности лишь тем, что находится за пределами ваших заблуждений.

— Эх, я очевидно не сильна в этих бессмысленных разговорах не пойми о чем, — глумливо фыркнула Наёмница, но затем ее тон сменился на умоляющий: — Но я попытаюсь понять.

— Лучше просто почувствуй.

Он уходил. Если бы Наёмница могла дотянуться, то вцепилась бы в него ногтями, чтобы не отпускать.

— Не уходи! — крикнула она. — Сначала объясни: этот странный конверт… это какие-то ваши штучки? Почему на нем мое имя?

— Ты та, кто должен прочесть письмо следующей. Но ты пока не сделала этого, иначе сейчас в твоих глазах было бы совсем другое выражение.

— Почему именно я?

Тюремщик проигнорировал ее вопрос — причем с такой невозмутимой рожей, как будто так и надо.

— Это письмо блуждает сотни лет. Его невозможно уничтожить или потерять.

— Уверена, в нем нет ничего хорошего, раз никто не пожелал оставить его себе на память, — уныло заметила Наёмница. — Я не хочу его читать.

— Оно будет тревожить и мучить тебя до тех пор, пока ты не сдашься.

— Ну, учитывая, что меня того гляди вздернут, мучиться мне не так уж и долго, — хорохорясь, возразила Наёмница. — А все-таки… если вдруг не вздернут… как мне избавиться от письма?

— Единственный способ освободиться от него — отдать его кому-то, кто еще хуже, чем ты сама.

Наёмница нахмурилась.

— Хочешь сказать, письмо сочло меня плохим человеком?

— А что, ты у нас лапочка? — елейным голоском осведомился тюремщик.

— Нет, — вздохнула Наёмница. — Но вдруг никто похуже не найдется?

— Однажды такое, несомненно, случится — когда письмо доберется до человека, который наисквернейший среди всех живущих. Бедняге не позавидуешь — письмо будет терзать его бесконечно, пока он не сойдет с ума или не убьет себя. Но у тебя, я думаю, есть шанс его спровадить. Ты, конечно, довольно паскудная особа, всегда на грани приступа бешенства, как медведь с больным животом, и еще ни один конфликт в своей жизни не решила конструктивно, но, определенно, бывают особи и похуже.

— А ну полегче, засранец! — возмутилась Наёмница. — Сейчас как ткну тебя пальцем в глаз!

— Вот я как раз об этом, — заметил тюремщик, поспешив отступить от оконца. — И все же шанс есть. Хотя письмо тебе придется прочитать в любом случае.

— Откуда оно вообще взялось, это письмо? — с досадой бросила Наёмница.

— Если в истории нет хотя бы одной тайны, ее вообще не стоит рассказывать, — заметил тюремщик. — Для твоего успокоения можешь считать письмо маленькой шуткой бога.

— Вряд ли меня это успокоит. Ведь подшутил он надо мной!

Из-за спины тюремщика теперь отчетливо доносились шаги. Тюремщик отвернулся, готовясь уходить.

— Нет! Не оставляй меня им! Пожалуйста! — торопливо зашептала Наёмница. — Я изменилась! Мне нельзя умереть! Я хочу найти свое имя! Я готова найти его!

— Нет, — тюремщик покачал головой, отдаляясь от нее и теряя четкость. — Если бы ты хотела и была готова вернуть свое имя, ты бы не побоялась прочесть письмо.

Стражник с кокардой вздрагивающих фиолетовых перьев вдруг шагнул прямо сквозь него. Наёмница вскрикнула и поняла, что тюремщик исчез, и, кроме нее, его никто не видел.

Советник, уверенный и невозмутимый под защитой полудюжины стражников, приблизился к камере и встал чуть сбоку — так, что Наёмница не могла достать его сквозь оконце ни кулаком, ни плевком.

— Пора приступать к карательным процедурам.

Измученный, прихрамывающий после падения с помоста, до сих пор обливающийся холодным потом Правитель Полуночи кивнул.