Игра Бродяг

Литтмегалина

— Ну, — обратилась она к Намбо фальшиво-бодрым тоном — слабая попытка отвлечься. — Расскажи мне что-нибудь о себе, раз уж мы застряли тут вместе.

— Не знаю, не помню, — промямлил он. Его голос доносился с порядочного расстояния. Это утешало.

— Хм, — неопределенно протянула Наёмница. Некая маленькая вещица по-прежнему крутилась в ее сознании, слишком мелкая, слишком быстро вращающаяся, чтобы рассмотреть. Определенно, она что-то заметила. Нечто, что обеспокоило ее, но что она не успела осознать. — Но должен же ты помнить хотя бы как попал сюда?

С его стороны ощутимой волной хлынул протест, однако это не отвратило Наёмницу от допроса. Либо она будет мучить его, либо продолжит терзать себя — выбор очевиден.

— Чем ты их так выбесил, что они заперли тебя умирать? Что ты сделал? Или — наоборот — не сделал?

Намбо издал слабый выдох.

— Сомневаюсь, что смогу рассказать тебе все так, как было. Нет, я уверен, что не смогу рассказать тебе все так, как было.

— Так что ты натворил? — Наёмницу было не сбить с толку этим словоблудием.

Намбо молчал.

Наёмница попыталась рассмотреть его, надеясь, что глаза попривыкли и начали хоть что-то различать. Бесполезно. Слишком темно.

— Я пошутил, — произнес вдруг Намбо — злобно выплюнул эти слова прямо ей в ухо, внезапно оказавшись к ней вплотную.

Наёмница вскрикнула от неожиданности и отшатнулась.

***

Цветок, в отличие от многих других, не ходила на дворцовую площадь. По результатам суда Кролик мог быть совершенно сокрушен приговором подружки, либо же быть вне себя от радости, что ему удалось ее отстоять. Пусть по разным причинам, но Цветок не хотелось наблюдать ни то, ни другое. Однако же вскоре возвратившиеся товарки поведали ей, что произошло. Значит, ему не удалось… он в бегах…

Несмотря на их очевидное расставание, Цветок все же питала смутную надежду, что Кролик таки отступится и, прежде чем сбежать из города, заскочит позвать ее с собой. Переполненная тоскливым ожиданием, она не решалась покинуть комнату и весь день, свернувшись клубочком, пролежала на своей узкой кровати. Она чувствовала себя измученной. В глубине души она понимала, что однажды ей придется встать, одеться, выйти из дома и признать, что все стало таким, как прежде, но пыталась отодвинуть этот момент как возможно дальше. Она держала глаза плотно закрытыми и потому, хотя в комнатушку просачивалось немного света, ей казалось, что вокруг стоит кромешная тьма.

Цветок осознала, что уснула, лишь тогда, когда ее разбудил истерический женский смех за перегородкой, немедленно сменившийся рыданием. Она раскрыла глаза, увидев все тот же мрак, потому что успело стемнеть, и прислушалась. За перегородкой воцарилась зловещая тишина.

Спустя минуту кто-то замолотил кулаками в ее дверь. Цветок встала и начала одеваться, двигаясь медленно, как под водой.

— Эй, ты там? Слыхала, что случилось? — донесся до нее хрипловатый женский голос с противоположной стороны двери.

Цветок не отвечала. Она дернула шнуровку на платье, пытаясь затянуть ее туже. Тесемка порвалась. Цветок выругалась, хотя на самом деле ей было все равно.

— Открой! Я слышу твою брань. Прикинь, что я узнала! Тот белобрысый безумец… ну тот, что был на суде… Ты же была днем на площади? Конечно, ведь все были! Так вот: его сцапали, ха-ха-ха! Прям на месте и прирезали!

— И что? — закричала Цветок, распахнув дверь столь резко, что всклоченная размалеванная девица за ней так и отлетела, тяжело врезавшись в перегородку позади.

— Ты сдурела? — запищала девица. — Зачем дерешься? Чуть не прибила меня…

— И что? — выкрикнула Цветок. — И что? И что?! Чему ты радуешься?

— Как это чему? — поразилась девица, потирая ушибленное плечо. — А ты бы предпочла, чтобы этот чокнутый шнырял по Торикину?

— Да чтоб его разнесло в пыль, ваш Торикин, и вас всех заодно! — закричала Цветок.

— Подожди-ка… — лицо у всклоченной удлинилось. — Мне тут наболтали, что ты давеча притащила какого-то блондинчика… Неужто это…

Но Цветок уже мчалась прочь по узкому коридору. Сбив кого-то с ног, она неуклюже перешагнула его и побежала дальше. Вслед ей понеслась пьяная брань. Она выбежала на ночную улицу. На крыльце ее ухватила за предплечье хозяйка.

— Куда понеслась, сумасшедшая?

— Подальше от вас всех! — отчаянно пытаясь вырваться, звенящим голосом ответила Цветок.

— Вот как, — окрысилась хозяйка, отпуская ее. — Что ж, давай выметайся. Чтоб мы тебя здесь больше не видели!

— Не беспокойся. Не увидишь, — пообещала Цветок своим самым смирным тоном.

— Ах ты сучка! — взорвалась хозяйка. — Я вышвырну на улицу твое жалкое барахло, вот увидишь! Так разговаривать со мной — и где? На крыльце моего собственного дома!

— Это — твой дом? — спросила Цветок. Она с усмешкой взглянула на неряшливое строение, а затем обвела взглядом улицу. Давно разожгли фонари, и их тусклый мутный свет утомленно отражался в мостовой, залитой помоями. Яркие женщины мелькали там и тут — охота была в самом разгаре, и в ней они были одновременно охотницами и добычей. — Да, это ваше обиталище. Счастливо оставаться.

Цветок уже не слышала поток ругани, который извергся из хозяйки — такой же неудержимый и зловонный, как рвота. Чуть прогнувшись вперед, она уходила прочь широкими размашистыми шагами. Все ее мысли куда-то пропали. Происходящее казалось сном. Оно и к лучшему, потому что как ей все это вытерпеть, если она осознает, что все происходит по-настоящему. «Умер, — тупо стучало в ее голове, словно иностранное слово, которое она не в состоянии понять. — Умер».

— А я просто шлюшка, — произнесла она вслух, остановившись на секунду. — И все. И навсегда ею останусь.