Игра Бродяг

Литтмегалина

Наёмница заставила себя взглянуть в серые, подернутые сизой дымкой глаза. Я занервничал, уставился в землю, суетливо перебирая босыми ногами. Ноги были серые от облепившей их пыли, на щиколотке темнела полоса засохшей крови. Открыто бросая вызов, Наёмница продолжала впиваться в его зрачки и победила — оборвыш послал ей секундный, сочащийся ужасом взгляд, а затем снова уставился в землю.

«Сумасшедший, конченый, — подумала Наёмница. — Уже ничего не поделаешь». Я заморгал, как будто ему в лицо плеснули песком. Сухие губы задрожали, кадык дернулся в судорожном вздохе. Если бы этот чокнутый не разозлил ее до белого каления ранее, Наёмница даже смогла бы его пожалеть. Впрочем, в ее сочувствии он не нуждался: секундой спустя его глаза совершенно остекленели — он нашел способ защитить себя. Наёмница со вздохом отвернулась.

Вереща, из тумана выскочил знакомый мальчишка, все еще сжимающий в руках похищенную палку.

— Теперь-то ты не убежишь от меня, проклятый уродец!

Прежде чем Наёмница и Вогт успели остановить его, он с ликующим воплем набросился на Я. Тот, будучи всегда настороже, немедленно бросился наутек. Мальчишка за ним. Его вопли скоро заглушил туман. Наёмница и Вогт остались вдвоем.

— Надеюсь, у него быстрые ноги, — сказала Наёмница.

— Ты о ком из них? — безрадостно осведомился Вогт.

— О том или о другом, — Наёмница наклонилась и потерла коленки. — Я устала. Мне начинает казаться, что мы никогда отсюда не выберемся. Есть ли вообще смысл продолжать эти бесплодные блуждания?

Вогт покачал головой.

— Ты никогда не сдаешься. Ты злишься, ругаешься, кричишь, но продолжаешь идти вперед, каждый раз наскребая в себе еще чуть-чуть сил. Даже в самый худший день в глубине твой души горит надежда. Вот и сейчас ты не веришь, что мы совсем пропали. В тебе остается убежденность, что все будет хорошо. Ты снова увидишь реку и солнце.

Наёмница улыбнулась, внезапно ощутив прилив сил.

— Да, ты прав.

***

Деталь за деталью, пока не соберешь целое. Пусть я становлюсь плохим, делая это, ради тебя я продолжу. Когда я отнял его дыхание для тебя, его губы посинели, он умер. Я убил его? Ну и что. Когда они убили тебя, их не мучила совесть, вот и меня не должна.

Прости, прости меня… Я так страдаю, боль слишком велика. Мир тяготит меня, мне холодно в вязком тумане; но скоро ты вернешься ко мне, и ожидание согревает.

Я хочу снова коснуться тебя, посмотреть в твои глаза. Ты единственный, кто утешит меня и будет со мной добр. Ты — моя цель, объяснение тому, что я делаю. А они отобрали тебя просто так, совершенно бессмысленно. Так оправдан я или мне нет оправдания? Я должен позабыть обо всем ради тебя.

Я забываю.

Я решился.

Вскоре ты вернешься и освободишь меня от моего ужасного одиночества.

***

Последующие полтора часа, не отмеченные никакими событиями, лишь усугубили ощущение тщетности. Холодало, отчего мокрый, липнущий к коже туман казался особенно мерзким. Он пропитывал все тело, гасил последние огоньки жизненных сил. Окончательно вымотавшись, бродяги приняли решение остановиться на короткую передышку. Усевшись на землю, они закутались в зеленый плащ Наёмницы и погрузились в оцепенение. Кроме ровного гула тумана слышалось лишь постукивание зубов Наёмницы — она промерзла до костей, и лишь тепло, исходящее от мягкого бока Вогта и его рук, обнимающих ее, не позволяло ей окончательно обратиться в ледышку. «У меня просто нет выбора. Здесь слишком холодно», — оправдалась перед собой Наёмница, прижимаясь к Вогту плотнее. Поразительно, что в нем еще сохранялось тепло. После всего.

— Темнеет… — произнесла Наёмница сиплым от тревоги, молчания и холода голосом.

— Да, — клюнул носом Вогт. — Это может все дополнительно осложнить.

Наёмнице было так грустно, хоть плачь. Но слезы — это вода, а мокнуть в такую холодину?.. Бррр! Туман из серого стал синим. Глаза Вогта теперь тоже казались синими, но не мутно грязно-синими, как туман, а глубокого прекрасного синего цвета. Выражение их было спокойным, слишком спокойным, чтобы обмануть Наёмницу.

— Вогт, — спросила она, — что ты намерен делать?

— Ничего. А вот что он намерен делать? Хотел бы я знать.

Наёмница наблюдала, как снежинка медленно опускается на щеку Вогта и тает, превращаясь в воду. Эта была первая; после Наёмница ощутила снежинки и на своем лице, руках. Она посмотрела вверх: снежинки падали, проскальзывая сквозь толщу синего тумана, становясь видимыми только на подлете. На светлых волосах Вогта они были и вовсе незаметны.

— Когда думаешь, что хуже некуда, выпадает снег… — буркнула Наёмница, и ловкая снежинка умудрилась проскользнуть ей в рот.

Вогт вдруг улыбнулся. Прям засиял, освещая тьму, и бодро объяснил:

— Видимо, ему не по себе. Он думает, что он решился, но он себя обманывает. Какая-то часть его личности протестует против его действий. Эта темнота — выражение его сомнений.

— Ты о демоне?

— О боге. Слышишь?

Наёмница вслушалась. Снег падал с тишайшим звенящим звуком («Мы как будто застряли в страшной истории», — подумала она). И странное громыхание где-то в отдалении, сопровождаемое скрежетом… Наёмница уже успела запаниковать, когда опознала звук вращения мельничных лопастей. Опять эта кошмарная штуковина! Но теперь с ней было что-то серьезно не так…

— Звуки надрывные, ритм нарушен, — прокомментировал Вогт. — Лопастям что-то мешает. Мы должны посмотреть. Быстрее! А то совсем стемнеет.

Наёмница запахнулась в плащ и встала.

— Я не спорю, Вогт. Даже если считаю, что ты делаешь глупость. Видишь — не спорю, — бессильно пробормотала она, чувствуя, как к лицу липнут мокрые пряди.

С одной из лопастей свисало нечто большое и продолговатое, похожее на мешок, привязанный к лопасти длинной веревкой — насколько Наёмнице удалось рассмотреть сквозь туман, темноту и снег, который уже валил хлопьями. Она то сощуривала глаза, то раскрывала их широко, безуспешно пытаясь высмотреть детали. Мешок? Нет. Тогда что же?