Игра Бродяг

Литтмегалина

— Ты никогда не мечтаешь, чтобы все вдруг поменялось? Чтобы мир стал таким, каким он представлялся тебе в детстве? Без жестокости. Без боли. Без унижений. Просторным, чистым.

— Нет, — фыркнула Цветок. — Зачем? Тот воображаемый прекрасный мир остался за толстой, толстой стеной. Я вижу одну лишь преграду. Я забыла, как любила его. Я настолько перестала в него верить, что даже не могу хотеть его. Я уж лучше как-нибудь приспособлюсь к нашей грязной реальности.

— Есть ли у тебя какая-то мечта?

— Мечта? — хохотнула Цветок. — Ничего такого возвышенного, уж не сомневайся.

— И все равно расскажи.

Цветок глубоко вздохнула, а затем выпалила:

— Золото, вот чего я хочу! Много золота, целый мешок золота! Будь я богата, даже среди всего этого кошмара я смогла бы обеспечить себе пристойную жизнь. Для начала я бы перебралась в страну поспокойнее и потеплее, где не приходится каждую зиму морозить задницу. Поселилась бы в настоящем доме, а не в этом… — она обвела рукой комнату, — …крысятнике. Знаешь, однажды я нашла на улице монету в пять ксантрий. Она завалилась между булыжниками мостовой и, может, провалялась там целую вечность. Никто ее не замечал. А я заметила… Я просто хочу вырваться из всего этого, не слоняться вечерами по улицам… — Цветок пристыженно умолкла. — Ты… ты, наверное, думаешь, моя мечта плохая, глупая…

— Нет, — покачал головой Вогт. — Твоя мечта получше многих прочих.

— Но она никогда не сбудется…

— Как мы, самые обычные люди, можем это знать?

Цветок слабо улыбнулась.

— Это так же нереально, как пройти сквозь стену.

— А так ли это нереально — пройти сквозь стену?

Цветок приподнялась и нависла над ним, положив обе ладони ему на грудь.

— Давай прекратим этим глупые разговоры и займемся чем-нибудь другим.

Вогт накрыл ее маленькие ручки своими.

— А чем бы ты хотела заняться?

— Приласкай меня, как будто ты меня любишь, — попросила Цветок. — Как будто я тебе нужна. Как будто ты никогда не встречал никого красивее.

Она не попыталась помешать Вогту, когда он высвободился из-под нее и встал, лишь наблюдала, ожидая его решения. Его одежда отчетливо светлела в темноте, но ее свет померк на контрасте, стоило обнажиться его белому телу, словно бы источающему слабый лунный свет. Вогт аккуратно повесил свою одежду на спинку стула и, помедлив, снял с шеи камень, способный оцарапать нежную женскую кожу. Вогт знал, что разочарование сегодняшней ночи навсегда останется с ним, но и воспоминание о Цветок — тоже. Положив камень на краешек стула, он вернулся в постель.

В Вогтовом мягком, лишенном угрозы теле было нечто такое, отчего женскому хотелось прижаться к нему, и Цветок притиснулась плотнее. Вогт прикасался к ней как к драгоценности, и все плохие воспоминания, что всегда вспыхивали в ее голове, стоило ей лечь с мужчиной, гасли — одно за другим. Никогда она не ощущала такой любви к кому-то и одновременно — такого жадного, прорастающего глубоко внутрь одиночества.

Цветок почему-то не рассказала Вогту, что монета в пять ксантрий столь плотно застряла меж булыжниками мостовой, что, даже сломав два ногтя, она не смогла забрать ее себе. Или это у нее были такие слабые пальцы?

***

— Эй, ты.

Наёмница подняла голову и посмотрела на окошечко в двери. Там светлела невыразительная, как блин, физиономия ее тюремщика. Скрипнув, в замке повернулся ключ, и огонек свечи озарил темную камеру.

— Встань с койки и подойди.

Наёмница подчинилась.

— Что ты затеял? — спросила она настороженно.

— Переселяешься.

Наёмнице живо представилась ожидающая ее свежевырытая могила.

— Пока не туда, — возразил тюремщик. — Вышла. И без глупостей.

Наёмница схватила свой плащ и осторожно вышла. Глупить она не собиралась. Куда ей бежать-то? Она пошла за тюремщиком. Вообще говоря, среди всего, с чем она здесь столкнулась, тюремщик казался наименее опасным.

И все же он пугал ее немного. Не потому, что мог сделать ей что-то неприятное. Кажется, он не заинтересован в их типичных развлечениях. Он просто… непонятный. «Хватит, — сказала она себе. — Обычный человек. Вовсе не странный». Она собрала всю смелость и посмотрела на него — вызывающим прямым взглядом. Его лицо, высвеченное свечей, которую он держал перед собой, окрасилось в болезненный желтый цвет, и лишь в глазницах затаились тени. Матово-черные глаза, устремленные на нее, но глядящие сквозь, не выражали никаких чувств. Однако оцепенела Наёмница не поэтому.

— Твои глаза, — пробормотала она.

— Что — глаза?

— Они черные.

— И?

— В прошлый раз они были голубые.

— Вот как? — равнодушно осведомился тюремщик. Он провел по глазам ладонью. — Такие?

— Д-да, — пробормотала потрясенная Наёмница. — Разве что менее яркие.

— Не придирайся, — буркнул тюремщик.

— Вас было двое! В тот день, когда я попала в тюрьму. Но это не были два разных человека, это был один ты! — вдруг осознала Наёмница. — Да кто ты такой?!

— Полагаешь, сейчас самое время рассуждать о сущности вещей? — отмахнулся тюремщик. Отыскав на связке нужный ключ, он отворил дверь соседней камеры. — Эту ночь ты проведешь здесь. Суд назначен на завтра. Если ты хочешь оставить своему приятелю возможность спасти тебя, то сожмешься до размеров песчинки и не издашь ни звука. Сделаешь вид, что тебя нет.

— Кто-то задался целью меня порешить? — уточнила догадливая Наёмница.

— Да. Но ключ у него только один — от твоей прежней камеры. Ты должна быть благодарна своему приятелю, — добавил тюремщик с едва уловимым осуждением.

— Вогту? Я благодарна, — ответила Наёмница. — Я раньше многого не понимала. Но когда сидишь в каменной клетке и думаешь, думаешь… иногда до чего-то додумываешься.

Взгляд голубых глаз тюремщика потеплел.

***

Есть что-то невыразимо странное в тех минутах, когда слышишь дыхание человека, который должен был стать твоим убийцей, но теперь не станет. Тоненькая черта поперек линии жизни — не прерывающая ее, просто отметившая то место, где она могла быть разорвана.