Игра Джералда
Шрифт:
– Стекла уже остыли, – сказал Том, – однако будь осторожна – там могут быть острые кромки! Я вовсе не хочу, чтобы мама, вернувшись домой, нашла записку, что я увез тебя на «скорой» в больницу в Оксфорд-Хиллз, где тебе должны пришить пару отрезанных пальцев.
– А маме наша идея не очень-то понравилась, так ведь? – спросила Джесси. Отец пожал плечами.
– Может быть, – сказал он, – но зато мне понравилась. Мне сразу очень захотелось, чтобы мы это сделали. – И он улыбнулся такой широкой открытой улыбкой, что Джесси невольно улыбнулась в ответ.
Сначала они использовали рефлекторы, когда в 4.29 дня затмение началось.
– Наверное, мои часы спешат. – волнуясь, сказала она, – или эти астрономы врут.
– Посмотри еще раз, – улыбнулся Том. Когда она снова посмотрела, то увидела, что солнечный диск уже не был совершенно круглым. Черное поле захватило правый край. Дрожь прошла по ее спине. Том заметил эту дрожь, потому что наблюдал за дочерью, а не за солнечным затмением.
– Чудо-Юдо? Все в порядке?
– Да, но немного.., жутко, правда?
– Да, – сказал он. Она подняла на него глаза и увидела, что он говорит правду. Отец был испуган так же, как она, и это выражение делало его еще более похожим на мальчишку. Ей в голову, конечно, не приходила идея, что они могут бояться разных вещей. – Хочешь посидеть у меня на коленях, Джесс?
– А можно?
– Конечно.
Джесси скользнула на его колено, держа в руках свою коробку, поерзала, чтобы удобнее устроиться, и ей ужасно понравился легкий аромат смеси пота, нагретой солнцем кожи и лосьона – она вспомнила название «Редвуд». Она почти не заметила, как его рука обняла ее коленку. Все-таки это был ее папа, а не какой-нибудь мальчишка.
Медленно ползли минуты, а Джесси все ерзала, пытаясь занять наиболее удобное положение, – казалось, сегодня его коленки были из одних костей. Наконец она сосредоточилась на солнце с наступающей черной тенью. В какой-то момент она, видимо, впала в забытье минуты на три, а может, и дольше, потому что вдруг ощутила холодный ветер на своих руках, и краски дня изменились: цвета, казавшиеся такими яркими, когда она облокотилась на плечо отца и закрыла глаза, теперь стали смутными, а свет померк. Джесси посмотрела в свою коробку и была поражена, увидев, что от солнца осталась только половина. Часы показывали 5.09.
– Папа, смотри, солнце уходит!
– Да, – ответил он. Его голос был каким-то отчужденным. – Прямо по расписанию. Каким-то смутным образом она уловила совсем легкое движение его руки вверх по ее ноге, пока продолжала наблюдать за солнцем.
– Могу я уже посмотреть сквозь дымчатое стекло, пап?
– Пока нет, – сказал он, и его ладонь поднялась еще выше по ее бедру. Рука была теплой и ласковой. Джесси накрыла эту ладонь своей и улыбнулась ему.
– Потрясающе, правда?
– Да, – ответил он все тем же странным голосом, – действительно потрясающе, Джесс. Даже сильнее потрясает, чем я предполагал…
Прошло еще немного времени, и в коробке она видела, как черный диск почти совсем закрыл солнце: часы уже показывали 5.25, потом и 5.30. Теперь все ее внимание было сосредоточено на исчезающем кружке в коробке, и лишь на периферии ее сознания осталась мысль о том, как тверды сегодня его колени. Что-то уперлось в ее попку, но это не было неприятным… Похоже на сиденье велосипеда.
Джесси опять заерзала, пытаясь отыскать на его колене самое
– Пап, я тяжелая? Тебе неудобно?
– Нет. Ты чудесная.
Она посмотрела на часы. Было 5.37, только пять минут до полного затмения, может быть, чуть больше, если ее часы спешат.
– Могу я теперь взглянуть сквозь стекло?
– Пока нет, Чудо-Юдо, чуть позже. Она слышала, как откуда-то издалека доносится песня: «Старая сова.., кричит голубке… Тэмми… Тэмми… Тэмми так ее любит…» голос в конце концов утонул в волне музыки, вместо него вынырнул радиокомментатор Дэбби Рейнолдс, который сообщил, что в Ски-Тауне становится темно, но небо слишком облачно со стороны Нью-Гэмпшира, чтобы хорошо видеть затмение. На улицах полно обывателей, которые разочарованно пялятся в темных очках на небо.
– Мы не разочарованные обыватели, правда, папа?
– Нисколько, – согласился он и снова задвигался под ней, – мы вообще самые счастливые люди на свете.
Джесси снова посмотрела на солнце, забыв обо всем, кроме маленького кружочка, на который она могла теперь смотреть, не суживая глаз и безо всяких очков. Теперь слева возникла яркая кромка света; казалось, вся поверхность коробки с рефлектором осветилась.
– Смотри на озеро, Джесси!
Она посмотрела, и ее глаза за стеклами очков расширились. Сосредоточив все внимание на солнце, она пропустила то, что происходит вокруг. Лесные дали и бирюза озера потускнели и стали похожими на старинную акварель. Неожиданные сумерки, волнуя и одновременно пугая десятилетнюю девочку, ползли по озеру Дарк-Скор. Где-то в лесу тревожно прокричала сова, и Джесси почувствовала внезапную дрожь, которая прошла по телу. По радио Марвин Гэй снова начал петь: «О, слушайте, слушайте все, особенно вы, девочки, разве справедливо, что ты дома в одиночестве, а любимая далеко?» Сова еще раз гулко крикнула в лесу. Джесси встрепенулась от этого резкого, неприятного звука. Том обнял ее, и Джесси благодарно прижалась к нему.
– Как страшно! Мне страшно, пап…
– Это скоро кончится, дорогая, а другого затмения ты можешь и не увидеть. Поэтому постарайся не пугаться и получить удовольствие сейчас.
Она посмотрела в коробку. Там ничего не было.
– Папа? Пап, оно ушло. Могу я…
– Да, вот теперь в самый раз, но когда я скажу: довольно, значит, довольно. Никаких споров, понятно?
Естественно, понятно. Она нашла, что эта идея о сожженной сетчатке или роговице – когда сначала ты не подозреваешь, что она горит, а потом уже слишком поздно, – гораздо страшнее даже этой совы в лесу. И все-таки ей хотелось каким-либо образом увенчать это событие именно сейчас, когда оно, вот сейчас, происходит…
«Но я верю, – тянул Марвин страстно, – да, я знаю.., что именно так надо любить женщину…» Том дал ей щипцы, а затем три разных кусочка стекла. Он учащенно дышал, и Джесси вдруг почувствовала, что ей его жалко. Затмение и его напугало, но он был взрослый мужчина и не должен был показывать это. Взрослые слишком часто грустят и не умеют радоваться. Она хотела обернуться, чтобы утешить его, но подумала, что это только ухудшит дело. Он почувствует себя неловко или, наоборот, высмеет ее. А она больше всего не любила, когда над ней смеются. Так что она, продолжая держать кусочки дымчатого стекла прямо перед собой, оторвала взгляд от коробки и посмотрела сквозь них.