Игра Лазаря
Шрифт:
В «скафандре» Марты вдруг стало жарко и тесно.
«Марта» – набатом стучало в ушах, отдаваясь эхом о стенки «шлема». – «Марта. Марта. Марта».
Эхо повторялось вновь и вновь, воображение уже взялось за кисть. Чёрные волосы, большие карие глаза («цыганские» – шутил иногда Виктор), тонкий нос, подбородок с ямочкой. Звуковые волны в голове накладывались друг на друга и искажались, искажались, искажались. Пока не превратились в: «Мама. Мама. Мама».
– Отец Сашкой хотел назвать но потом решили в честь мамки. Марта...
Теперь тётя открыто плакала. Она вынула из кармана безрукавки платок и размашисто вытирала глаза, размазывая тушь по
Отец. Воображение Марты – её вещий художник – уже рисовало черты отца. Черты Виктора – но лет на десять моложе. Трезвый, светящийся чистым красивым лицом. Он откидывал рукой со лба ещё густые волосы.
– Я дура-дурой надеялась тебя в честь меня назовут, – вдруг призналась тётя и всхлипнула носом. Она помолчала, любовно всматриваясь в лицо Марты. – А ты копия сестра. Красавица. Заберу я тебя отсюда отсужу у пьянчуг этих. Ты уж мне поверь золотко... на любовь закона нет.
Тут она вспомнила о каком-то деле (или забыла о текущем?), и принялась рыться в огромной бесформенной сумке. Марта подумала, что это очередной «сдвиг по фазе», но ошиблась.
– Старость не радость, – прокудахтала тётя, извлекая из сумки длинный блестящий кошелёк и расщёлкивая его пёстрыми когтистыми пальцами. – Вот возьми сладенькая, – сказала она и пихнула в ладонь Марте несколько мятых купюр. – На расходы. Купило притупило но для тебя скроила. Потратишь на что хочешь главное обезьянам своим не показывай.
Марта увидела, как пальцы «скафандра» сами зажали деньги в кулак.
– Вот и умница.
Тётя ещё раз погладила Марту по голове, утёрла лицо и стала застёгивать сумку
– Ну поклон да и вон. Не скучай тут без меня солнышко и держись ладно? Заберу я тебя вытащу отсюда обещаю ты только держись.
Шурша разноцветными юбками, она встала, улыбнулась на прощанье и шумно вымелась из комнаты.
Марта и не заметила, что контроль над телом снова вернулся к ней. Она почувствовала это, только когда слёзы закапали с подбородка. Без тёти рядом она не желала провести в этом месте ни единой лишней секунды.
Она зажмурилась и напряглась.
«Хочу уйти», – внушала она себе. – «Хочу домой. Пусти. Пусти!»
Света открыла глаза в залитой светом столовой у прохода на задний двор. Нащупав рукой край двери, она с грохотом захлопнула её.
4
Сегодня Яника потащила Лазаря на «Начало» Кристофера Нолана. Мол, тематика подходящая. В конце сеанса она первым делом спросила его мнение. Лазарь соврал, что фильм хороший, ему понравилось, а потом долго кивал и поддакивал, пока она возбуждённо обсуждала с ним (а по факту, с самой собой) отдельные сюжетные завороты и спорную концовку.
Дело было вовсе не в том, что картина ему не понравилась – фильм, должно быть, действительно хорош, раз произвёл на Янику такое впечатление. Просто Лазарь его не смотрел. То есть, он, конечно, сидел на соседнем кресле, пялился в экран, таскал попкорн у неё из ведра и даже умудрялся комментировать отдельные отрывки. Но он ничего не видел и не слышал по сути. Сюжетная нить ускользнула от него минуте эдак на пятой и уже не возвращалась до самого конца. Да он и не особо старался её поймать.
Мысли Лазаря то и дело возвращались к Марте. Снова и снова он нырял в её мир, как она в эту свою треклятую дверь, а когда выныривал обратно, выяснялось, что десять минут фильма
Но теперь с новым привкусом. Овладевшее Лазарем безразличие к Ведущему Игры и его козням, личным счётам с офицерами, обязанностям перед Меценатом и даже поддержанию авторитета у домашних, никуда не делось. Нет, здесь было что-то другое. Что-то в инсоне Марты зацепило его за живое. Оставалось разобраться, что именно.
После сеанса и пары кусочков пиццы в кофейне при кинотеатре, у них с Яникой оставалось ещё порядком времени. Возвращаться в село никому не хотелось, и Яника предложила прогуляться по парку Горького. Погода стояла отменная, поздний ростовский февраль радовал горожан почти плюсовой температурой и сухим безоблачным небом. К десяти часам вечера на город пала глубокая ночь, но в парке было довольно оживлённо. Никто не хотел упускать такого чудесного вечера, да к тому же субботнего.
Взявшись за руки, они с Яникой прогуливались по аллеям парка. Лазарь никогда раньше не гулял по зимнему парку. Вокруг царствовала непривычная для публичного места тишина и заброшенность. Не играла музыка в летних кафешках, не грохотали карусели Луна-парка, встречные люди говорили на пониженных тонах или вовсе помалкивали, словно боялись разбудить затаившегося под землёй зверя. Даже фонари светили как-то тускло, приглушённо, в полсилы.
Завладевшая Лазарем невнимательность в начале вечера не отпускала до сих пор. Он никак не мог отделаться от мыслей о Марте и двери на задний двор. Он всё ждал, что Яника сама спросит его об этом, или хотя бы упомянет вскользь, но она без умолку щебетала о просмотренном фильме, о работе, о приближении весны – и ни слова, ни полслова об Игре.
Когда стало очевидно, что ждать дальше не имеет смысла, Лазарь перешагнул через гордость и сам заговорил о Марте. Пришлось Янику перебить (она оживлённо распространялась на тему восстановления в университете), но другой возможности вставить хоть слово он мог сегодня и не дождаться. К тому времени они углубились в наиболее дикую и необжитую часть парка. Гуляющие посетители здесь почти не попадались, ощущение зловещей необитаемости острова-кита из первого путешествия Синдбада-морехода усилилось. Ещё час, и расхаживать в этом месте без оружия самообороны в рукаве станет небезопасно.
Стоило Лазарю коснуться больной темы, как Яника сразу умолка и обратилась в слух. Казалось, она сама только того и ждала. Лазарь подробно изложил ей события сегодняшнего («маминого») утра, стараясь как можно точнее описать всю гамму чувств, передавшихся ему от Марты, и в то же время не выдать своих. Когда он закончил, они проделали в молчании не меньше ста шагов, прежде чем Яника сказала:
– Я чувствовала, что ты сегодня не со мной. Ты всё время где-то витал. Стоило догадаться.
Её приподнятое настроение улетучилось, как дым на ветру, и ему на смену пришла озабоченность. Определённо – она самый переменчивый человек из всех, кому удавалось поразить Лазаря своей индивидуальностью. Ещё секунду назад её глаза беззаботно смеялись, а теперь преисполнены искреннего сострадания – как такое возможно? Интересно, как изменится её настроение, если сказать сейчас, что всё это ерунда, и попросить не брать в голову? И, что более важно – как быстро?