Игра над бездной

Лацис Вилис Тенисович

Твиндек представлял собой помещение приблизительно в девяносто футов длиной и сорок пять шириной, находившееся в средней части судна между обеими открытыми палубами. По форме оно напоминало огромную прямоугольную подкову. Передняя перемычка этой подковы соединяла борта. Обе боковые ветви, шириною по десять футов, шли вдоль бортов. Их разделяла выгородка котельного отделения, похожая на тупой прямоугольный клин. Сверху находились офицерские каюты, командный мостик и камбуз, внизу же были глубокие бункерные ямы, топки и машинное отделение. В длинных рейсах все пространство загружалось углем, который по мере опорожнения боковых бункеров подтриммеровывался постепенно через небольшие люки вниз, к топкам. В более коротких рейсах, когда не было нужды в столь больших резервах топлива, весь твиндек или его часть использовали как грузовой трюм. На этот раз поперечина подковы и один ее боковой отсек были заставлены тюками и кипами, а левый отсек занимал уголь для

маленького вспомогательного котла, который использовался только для отопления и паровой лебедки. Помещение высотой в восемь футов не было загружено доверху и перелезть через груды угля было довольно просто. В одном углу находилось несколько бочек и запасные трюмные люки, к тому же отсюда было далековато подгребать топливо к двери вспомогательной котельной, поэтому уголь сюда не грузили. Небольшой лючок на палубу был задраен снаружи, и выйти отсюда можно было только через выгородку вспомогательного котла.

Над головой беглецы время от времени слышали шаги матросов, но разобрать, что они говорили, было невозможно. Отстояв вахту у топок, кочегары шли в малую котельную мыться — там было спокойно и относительно чисто. Иногда они там и стирали. В этих случаях беглецы должны были притаиться и ничем не выдавать своего присутствия.

В первую ночь, когда Субрис привел их в эту грязную и душную нору, Илмар постарался создать в ней максимальные удобства. На одной из бочек матросы забыли восковую свечку. Зная, что сегодня никто в твиндек не придет, Илмар зажег свечу и выровнял уголь на дне ямы. Затем покрыл его несколькими люковыми чехлами, поверх набросал старых рогож, а из куска драного брезента устроил подобие подушки.

— Это все, чем мы располагаем, — сказал он Ирене. — Я еще попробую укрепить откосы угольной кучи чехлами, чтобы при качке нас не осыпало мелким крошевом. Ты выдержишь этот ад?

— Нам же не всю жизнь плыть так, — улыбнулась Ирена. Их лица уже стали серыми от пыли и потому алость рта и белизна глазных яблок приобрели особую яркость.

— В этом капкане нам придется провести дней десять, — сказал Илмар.

— Мы уже в море? — спросила Ирена, когда судовая машина на минуту затихла.

— Наверно. Сейчас отправляют лоцмана. Ты темноты не боишься?

— А что?

— Я задую свечу, надо экономить. Субрис со страху, что заметят свет, другую нам не даст. Днем, когда глаза свыкнутся, можно будет кое-что различать, но большую часть времени мы проведем в темноте.

— Будь я одна, мне было бы страшно, но ведь ты все время будешь здесь…

— Конечно… — он едва не добавил «милая», но вдруг понял, что не имеет права употребить это слово. То, что между ними было, отошло в прошлое, — сегодня ведь произошло нечто такое, что привело к совершенно новым отношениям между ними. Та сердечность, те проявления любви, что были сами собой разумеющимися вчера, до заседания суда, сегодня были бы кощунственными. Покуда они оба, не догадываясь о том, каковы их истинные чувства друг к другу, играли с огнем и даже малость обожглись на нем, каждое слово и ласка помогали им вводить в заблуждение друг друга в опасной игре ощущениями — теперь же им была известна правда и обоим было стыдно за то, что было. Они чувствовали свою вину друг перед другом; сильней, чем когда-либо, они жаждали новой, неподдельной близости, но оба боялись и стыдились искать ее, потому что каждый считал виновным прежде всего себя.

«Сможет ли Ирена забыть мой жестокий замысел?» — думал Илмар, забывая, что на суде защитил Ирену и искупил то, что не произошло.

«Сможет ли Илмар не презирать меня, зная, что я зарабатывала свой хлеб предательством?» — спрашивала себя Ирена, забыв, что она спасла Илмара и ради него отказалась от предательства.

Он понимал: нет человека мне ближе, чем Ирена; и так же о нем думала она; в целом мире она единственная, кто мне необходим; так же думала о нем и она; и в то же время он думал: я для нее теперь чужой; то же сомнение мучило Ирену. Я ему больше не нужна… Она никогда не будет со мной такой, какая была…

Словно сейчас встретились два чужих человека, которым теперь предстояло не только познакомиться, но понять друг друга и сблизиться. Познакомься они в самом деле только теперь, сближение произошло бы довольно легко, естественным порядком, как складывается дружба двух нормальных людей. Но между ними стоял день вчерашний, знакомый обоим призрак прошлого — они видели друг друга сквозь его мрачную тень, и обоим не доставало смелости произнести первое слово. Если бы один из них вдруг обратился к другому на «вы», они даже не удивились бы этому — до такой степени преобразились их чувства и сложными стали отношения за последние часы.

Вместо игры началось нечто другое — настоящий, глубокий и естественный процесс. И насколько прежняя игра была скоропалительна и легка, настолько теперешний процесс был тягостным и медлительным. Бумажный цветок можно склеить в два счета, но для того, чтобы расцвел настоящий, надо прождать не один месяц.

2

Новые

необычные обстоятельства и впечатления предыдущего дня так взволновали беглецов, что в первую ночь они были не в состоянии заснуть. Они вслушивались в монотонный постук судовой машины, гремящее звяканье и скрежет лопат внизу у топок и редкие шаги матросов у себя над головой. Море, по-видимому, было спокойно, «Ладогу» не качало, не слышно было плеска волн о стальные борта судна. Только время от времени скатится откуда-то сверху кусочек угля и в темноте послышится мелкий, торопливый топоток шагов. Один раз по руке Ирены что-то скользнуло, она тихонько вскрикнула и прижалась к Илмару, сидевшему с нею рядом. Однако невидимое существо тоже перепугалось не меньше, потому что сразу же застучали крошки осыпающегося угля и жалобный писк засвидетельствовал, что нападающий превратился в беглеца.

— Это крысы, — сказал Илмар и тихонько засмеялся. — Суеверный мореплаватель усмотрел бы в этом добрую примету.

— Но они же не дадут нам спать, — Ирену передернуло от воспоминания об отвратительном прикосновении маленького животного. — Почему ты говоришь, что это хорошая примета?

— Моряки верят, что крысы убегают с кораблей, которые обречены на гибель. Поскольку наши крысы не сбежали, то «Ладоге» ничего страшного не грозит.

— Но они хищники. Я слышала, что они нападают на спящих людей и что их укусы бывают ядовиты.

— Иногда случается. Поэтому одному из нас придется бодрствовать и отгонять этих неприятных соседей.

— Чем же они питаются на судне? — спросила Ирена. — Здесь же нет ничего съедобного — одно железо, уголь и дерево.

— Корабельные крысы неприхотливы. Грызут канаты, лижут машинное масло и при случае забираются в кладовые с провизией и краской.

— Если бы можно было зажечь свечу, они тогда близко к нам не подходили бы?

— Эти мореплаватели не питают истинного уважения даже к огню. Лет шесть или семь назад я плавал матросом на большом пароходе. В каюте мы всю ночь жгли яркую лампу. Как-то раз, после вахты я лег в койку, но стал думать о доме и не мог заснуть. Чуть погодя меня отвлек от мыслей начавшийся в каюте странный переполох. И я увидел зрелище, достойное цирка: все крысиное семейство, обитавшее в пике судна, пришло в каюту. С дюжину их бегало по столу, дралось из-за хлебных крошек, другие грызли матросские башмаки и робу. На полу их было не меньше полусотни, те, что посмелей бросались на койки, носились по спящим матросам и нисколько не пугались, если кто-то пошевелится во сне. И каких там только не было крыс! Были и хромые, бесхвостые, с отгрызенными в драках ушами. Одна компания затеяла ссору из-за апельсинной корки, но у этой орды был вожак, ему и достался предмет спора. Когда мне надоело наблюдать эту оргию, я схватил башмак и запустил им в стаю. Что тут поднялась за паника! Вся орава бросилась за продуктовый шкафчик, там, наверно, была главная дыра. Но все одновременно пролезть в дыру не могли, и тут-то поднялась самая лютая грызня, какую только можно себе вообразить. На следующую ночь мы устроили охоту. Позатыкали все отверстия, в которые могли улизнуть крысы в минуту опасности и оставили только главный ход — за шкафчиком. Но около него мы приспособили жестяную заслонку, которую с ближайшей койки можно было в любой момент опустить перед дырой. В тот вечер мы нарочно положили на стол душистую приманку, а рядом со шкафчиком поставили миску с остатками супа. Ночью, когда сменилась вахта, все свободные матросы сразу же улеглись на койки, и вскоре в каюте стало совсем тихо. Не прошло и пяти минут, как крысиное племя уже лопотало около миски и бегало по столу. Дождавшись, пока сбежалось побольше гостей, мы закрыли дыру заслонкой и встали. Вся банда кинулась к выходу, но увидев, что он закрыт, крысы бросились под койки и попрятались, кто где — в башмаки, в сапоги, в одежду, в свертки старого белья. Одна залезла в карман сложенных около койки брюк и свое присутствие выдала только когда матрос надел брюки. Мы перебили штук тридцать, а тех, что попрятались в сапоги, вытряхнули в бидон из-под краски и потом вынесли на палубу. Бидон поставили на фальшборт горловиной к морю и открыли крышку. Но они не стали прыгать в воду, только подошли к горловине, выглянули и назад, не боясь даже грохота, когда в дно стали колотить молотком. Умные твари. Пришлось бросить бидон в море, но и тут две штуки не растерялись, успели подплыть к судну и по какому-то концу взобраться на палубу.

— И после этого они оставили вас в покое?

— Только на один рейс. В гавани на место перебитых крыс прибыла новая смена, и по ночам каюта опять была в их распоряжении.

Следствием этого рассказа было то, что Ирена в дальнейшем решалась спать только в дневное время, когда Илмар заступал на противокрысиную «вахту». Но она пыталась не выдавать свой страх и стать такой, какой должна была быть женщина, достойная Илмара. Она не ныла и не сетовала на трудные условия путешествия, на спертый воздух и жесткое ложе; все неудобства она сносила стоически; Илмару оставалось только восхищаться ее мужеством и терпением.