Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса
Шрифт:
Но кто же в то время мог писать с такой подлинно шекспировской силой, с таким поэтическим мастерством, так по-шекспировски видеть и переживать те же самые жизненные коллизии (достаточно необычные) и выражать своё видение и свои мысли шекспировскими словами и образами, кроме самого Великого Барда, руку которого мы знаем не только по ранним поэмам на классические сюжеты, но и по его сонетам и «Страстному пилигриму»? Поэтому Найт после долгих раздумий пришёл к осторожному выводу, что Шекспир, поместив в сборник свою поэму «Феникс и Голубь», вероятно, не ограничился этим, но приложил руку и к некоторым разделам честеровской поэмы, а особенно заметно -к «Песням Голубя». Других объяснений этому феномену, насколько мне известно, никто предложить не смог. И только теперь мы можем сказать и более определённо: прекрасные акростихи бельвуарского Голубя — это действительно шекспировская поэзия, потому что за маской «Уильям Потрясающий Копьём» скрывались прежде всего именно Голубь и Феникс. Человечество обретает новое богатейшее собрание поэтических произведений Шекспира, носящих
Теперь мы знаем, что смерть Великого Барда не прошла незамеченной английскими писателями и поэтами! Они почтили память тех, кто был Шекспиром, и сделали это в книге, окутанной хитроумно сотканной завесой, достойной таких мастеров творческой конспирации, как Роджер и Елизавета Рэтленд. И Хор Поэтов, лучших поэтов Англии, прощается с бельвуарской четой — «Уильямом Потрясающим Копьём», прощается в строках, «исполненных смысла, скрытого от непосвящённой толпы».
Но если честеровский сборник — это скорбный отклик на трагическую смерть, тайное прощание с Уильямом Шекспиром, то правомерно задать вопрос: что же тогда представляет из себя прекрасная поэма, известная под данным ей в XX веке названием «Феникс и Голубь» и в наше время привычно причисляемая к шекспировским произведениям (хотя в прошлом, как мы знаем, на этот счёт неоднократно высказывались и обосновывались серьёзные сомнения)? Ведь в книге Честера под поэмой стоит имя Шекспира, — как совместить этот факт с тем, что в ней оплакивается смерть тех, кто творил под этим именем?
Однако вспомним, как расположена эта поэма в честеровском сборнике. Первая её часть напечатана на двух страницах, без заголовка (единственное произведение во всей книге!) и без подписи. Вторая часть — «Плач» — занимает отдельную страницу, снабжена отдельным заголовком и является реквиемом по умершим Голубю и Феникс. Вверху и внизу текста «Плача» — бордюрные рамки, под последней строкой — имя «Уильям Шекспир» (напечатано через дефис, что подчёркивает его смысловое значение: Shake-speare — Потрясающий Копьём). Отсутствие заголовка перед первой частью вызвано отнюдь не тем, что для него не хватило места — одну-две строфы можно было легко перенести на следующую страницу. Но составитель демонстративно не сделал этого, и причина нам теперь понятна: отсутствие заголовка перед обращением к участникам похоронной процессии и особое оформление «Плача» не случайны, а функциональны: таким путём это произведение (или произведения) выделено как главное, ключевое в сборнике, посвящённом Голубю и Феникс. Траурная поэма попала в книгу Честера отнюдь не по недоразумению, как это можно иногда слышать от тех западных шекспироведов, кто сам эту книгу прочитать не удосужился!
Р. Шахани, Э. Гарнет и другие исследователи, считавшие, что поэма не принадлежит Шекспиру (и действительно, она не похожа ни на одно из поэтических произведений или поэтических текстов в пьесах), склонялись к тому, что она написана Джоном Флетчером. В пользу такого заключения говорит в первую очередь анализ «Плача», который по своей поэтической форме, языку чрезвычайно — почти буквально — близок к нескольким строфам, написанным Флетчером в 1616 и 1621 годах. Эта близость не случайна. Джон Флетчер, дописавший неоконченного шекспировского «Генриха VIII», «Двух знатных родичей» [201] , а возможно, и некоторые другие пьесы, один из «поэтов Бельвуарской долины», — наиболее вероятный автор поэмы «Феникс и Голубь».
201
Пьеса относится к так называемым сомнительным по своей принадлежности Шекспиру.
Помещённый на отдельной странице, обрамлённый рамками наподобие сегодняшних некрологов, «Плач» — это действительно наконец-то найденный некролог, реквием по Шекспиру. И вся последняя строфа рифмуется с именем «Шекспир», которое, таким образом, является частью поэтического текста, вливаясь в последнюю фразу:
«То this urne let those repaire
That are either true or faire
For these dead Birds, sigh a prayer.
William Shake-speare».
Имя Уильяма Шекспира здесь — не подпись. Это скорбный вздох, стон того, кто пришёл помолиться к урне с прахом Голубя и Феникс. Если мысленно представить в конце третьей строки двоеточие, то нам окончательно открывается подлинный смысл скорбного реквиема и, наконец, — всего честеровского сборника:
«Об этих умерших птицах вздохнёт молящийся: Уильям Шекспир» [202] .
Бывший так долго неприступно-загадочным честеровский сборник «Жертва Любви» и потрясающий реквием в нём — прощальная горестная песнь, пропетая «поэтами Бельвуарской долины» у свежей могилы подлинного Великого Барда — Роджера и Елизаветы Рэтленд. И всеведующее Провидение, похоже, давно позаботилось о том, чтобы Реквием о Великом Барде обрёл достойное место среди его творений. Обычно «Феникс и Голубь», как и подобает реквиему, завершает собрания сочинений Уильяма Шекспира…
202
Возможны и иные объяснения появления имени Шекспира под «Плачем». Ведь кроме Рэтлендов были и другие люди, принимавшие то или иное участие в «шекспировском» творчестве (тот же Флетчер или Мэри Сидни-Пембрук или даже Фрэнсис Бэкон), которые вполне могли подписаться этим именем, символизируя тем самым продолжение Игры и после смерти её творцов и главных актёров.
Что касается бескомпромиссных стратфордианцев, то они могут исходить из того, что Шакспер, который, как известно, весной 1613 года был в Бельвуаре и безусловно знал его недавно умершего хозяина (за это говорит и появление в «Гамлете» датских однокашников Рэтленда, и другие убедительные факты), принял участие в книге, посвящённой памяти графа и его жены. Такое объяснение будет сравнительно безболезненно вписываться в стратфордианскую биографию Великого Барда и не потребует от её профессиональных сберегателей обязательной конфронтации с новой датировкой и идентификацией героев «Феникс и Голубя». Невзирая на то, что аспекты нашего исследования, связанные с «шекспировским вопросом», вряд ли окажутся для этой категории шекспироведов приемлемыми.
Я подумал, что было бы хорошо закончить книгу проникновенным стихотворением Владимира Набокова, написанным ещё в 1924 году.
Один из крупнейших писателей и поэтов столетия, мыслитель и эрудит, Набоков, насколько мне известно, не занимался шекспироведческими штудиями и не писал трудов по «шекспировскому вопросу». Но, как может убедиться читатель, Набоков сумел увидеть облик подлинного Потрясающего Копьём (очень близкий портрету Рэтленда!), постигнуть его высокую Мысль и его Боль, его отрешённость от Суеты.
Конечно, Набокову не были тогда известны факты о Елизавете Сидни-Рэтленд, о Мэри Сидни-Пембрук, об игре вокруг Томаса Кориэта, многие другие, открытые позже; за маской-именем Шекспира он различал лишь одного человека. Неточно его представление о характере отношений подлинного Автора с его «живой маской» — Шакспером. Ничего, никаких пьес, поэм или сонетов Шакспер не подписывал и подписывать не мог — ни за плату, ни как-либо ещё. Однако это — детали; перед нами не научная статья, а поэтическое произведение. Поражает заключительная строка. Безусловно, Набоков не изучал честеровского сборника, не читал рассказа Феникс о том, как с улыбкой уходил из жизни её Голубь. Но он увидел эту картину, увидел даже улыбку на губах умирающего!
Через века, поколения, через моря слов Поэт открывает Поэта…
Владимир Набоков