Игра об Уильяме Шекспире продолжается, или Слова, слова, слова...
Шрифт:
По утверждению Н.Б., образование самого Уильяма Шакспера было выше, чем у Рембрандта (!), а что касается книг, рукописей, писем, то и от других писателей того времени, например от Бена Джонсона, «тоже ничего не осталось, всё пропало». При чём тут великий голландский художник и как производилось «сравнение образований», можно только гадать, а насчёт подвернувшегося под руку Бена Джонсона академику неплохо бы знать, что от Бена, несмотря на опустошительный пожар в его библиотеке, дошло немало принадлежавших ему книг (только в Библиотеке Фолджера их полтора десятка), а также рукописи и письма.
О шести подписях Шакспера (единственных его «рукописях») существует обширная литература, высказывались различные мнения — некоторые из них приведены в моей книге, — но ясно, что служить доказательством высокой (и вообще какой-либо) грамотности Шакспера они не могут, нужны более определённые свидетельства. Однако для академика картина
При жизни и в течение шести-семи лет после смерти стратфордца Шакспера никто и нигде не назвал поэтом или драматургом. Это факт, но Н.Б. «опровергает» его доводом не менее обескураживающим, чем тот, которым он «опроверг» неграмотность Джона Шакспера. Из последнего оксфордского однотомника Н.Б. взял число упоминаний о произведениях Шекспира до 1623 года, сюда приплюсовал количество изданий пьес Шекспира и количество хвалебных стихотворных и прозаических строк, посвящённых Шекспиру за этот же период (то есть в основном посмертно). Получилась некая суммарная фантастическая величина, которую академик обозначил как «400 номеров» (!) и объявил бесспорным документальным подтверждением того, что именно стратфордский Шекспир (то есть Шакспер) был признанным при жизни драматургом, поэтом! А почему бы не приплюсовать сюда ещё и количество строк, ну, скажем, в «Гамлете» — совсем потрясающее количество «номеров» получилось бы!
Не являются доказательством писательских занятий Шакспера и ругательные слова Роберта Грина в адрес некоей «вороны-выскочки, украшенной нашими перьями». Имя этой «вороны-выскочки» не было названо; за что именно ополчился на «ворону» умиравший драматург Грин, кого он при этом имел в виду в 1592 году (когда имя «Шекспир» ещё ни разу нигде не прозвучало), кто и зачем разукрасил «ворону-выскочку» перьями драматурга — обо всём этом английские и американские учёные спорят уже два столетия, и конца этому спору не видно. Однако Н.Б. несколько раз сообщает читателям, что «одного этого свидетельства сполна хватило бы для преодоления всякого антишекспиризма»!
Ещё одно «бесспорное доказательство» писательских занятий Шакспера Н.Б. увидел там, где его, казалось бы, нельзя обнаружить и под микроскопом. 31 марта 1613 года, через девять месяцев после смерти Роджера, 5-го графа Рэтленда, дворецкий Рэтлендов выплатил (ясно, что по указанию нового графа) Шаксперу и его другу актёру Бербеджу по 44 шиллинга за «импрессу моего лорда». Импресса — картонный или деревянный щит с произвольным аллегорическим или символическим изображением (не гербом!) и произвольным же коротким девизом на нём. Импресса — понятие не геральдическое, в геральдическом лексиконе оно вообще отсутствует. Такие разрисованные щиты брали с собой участники рыцарских турниров, проводившихся периодически в лондонской королевской резиденции Уайтхолле. Каждый участник турнира демонстрировал свою «импрессу», после чего раскрашенные щиты вешались в специально для этого отведённой галерее дворца; со временем их накопилось там несколько сотен.
В записи дворецкого Томаса Скревена, как считают все западные шекспироведы и историки, речь идёт об изготовлении именно такого декоративного щита для нового графа Рэтленда — Фрэнсиса, собиравшегося принять участие в очередном турнире при дворе. В чём конкретно выразился вклад Шакспера в изготовление «импрессы», никто, разумеется, не знает, вполне вероятно, что он делал сам щит, который Бербедж потом разрисовывал, раскрашивал, писал на нём выбранный или придуманный графом девиз (обычно несколько слов на латыни, вроде «Надежда всегда со мной» или «Твой свет — моя жизнь» и т.п.). Если же под «моим лордом» в записи подразумевался недавно умерший Роджер, то слово «импресса» может быть истолковано и в другом, более глубоком смысле, связанном с ролью, которую Шакспер играл при покойном графе.
Но в любом случае нельзя вычитать в этой короткой записи дворецкого то, что увидел в ней академик: «большой сокрушительный удар неоретлендианской гипотезе, то есть удар, уничтожающий гипотезу». Что же это за «большой сокрушительный удар»? Академик сообщил своим читателям, что Шекспира (то есть Шакспера) пригласили как «уважаемого и знаменитого поэта», чтобы он «написал достойное монарха мотто» (девиз) для встречи и приёма самого короля в связи с его приездом в замок Рэтлендов в 1612 году. «От первых слов, которые читал приезжавший в гости монарх, во многом зависело его расположение в будущем». Кроме того, «королю могло понравиться, что написал это поэт-джентльмен из самого центра Англии» (!). Ну а раз Шакспер (в записи — Shakspeare, а не Shakespeare, как утверждает Н.Б.) был знаменитым «королевским поэтом», которого за огромные (по мнению академика) деньги пригласил знатный лорд только для того, чтобы тот сочинил всего одну фразу из нескольких слов, то как можно сомневаться, что сей поэт не только умел читать и писать, но и являлся автором пьес, поэм, сонетов! Никаких сомнений ни у кого после ознакомления с данной (известной уже более столетия) записью, по мнению академика, остаться не может, следовательно, «проанализированная выписка из деловой бумаги зачёркивает все азы антишекспиризма, будто Шекспир был не знаменитым поэтом, а малограмотным подставным лицом того или иного барина, играющего в литературные прятки». Для впечатляющей картины сокрушительного разгрома зловредной ереси академик не жалеет места и читательского времени, неоднократно повторяя одни и те же заклинания. «Таким образом, рушится вся гипотетическая схема И.М. Гилилова, будто «Шакспер» — неграмотный вахлак, а чета Ретлендов (или кто-то другой как вам это понравится) — подлинные поэты, создавшие его, Шекспировы, гениальные творения». «Кроме того, эта выписка означает также конец "ретлендианства" и "неоретлендианства"». Оказывается, бесславный конец этих гипотез наступил из-за того, что Шакспер назван в записи дворецкого «мистером», а это в те времена «было эквивалентно господину, так говорилось о джентльмене», следовательно, Рэтленды «относились к Шекспиру как к дворянину, а не как к проходимцу»… Трудно поверить, что всё это пишется в конце XX века, и пишется всерьёз.
А теперь, наверное, пора заметить, что Н.Б. по незнанию фактов приписал запись дворецкого об «импрессе» к происходившему за девять месяцев до того (в августе 1612 г., после похорон Роджера, 5-го графа Рэтленда) визиту короля с наследным принцем в Бельвуар! Весной 1613 года короля в Бельвуаре не было, так что все восторги Н.Б. относительно поэтического вклада Шакспера в некие торжества по случаю посещения Рэтлендов монархом могут вызвать лишь сочувственную улыбку. Но исходя из того, что речь шла об изготовлении декоративного картонного щита для турнира, ни единую букву в этой записи нельзя считать доказательством того, что Шакспер был приглашён в качестве «королевского поэта» для сочинения трёх-четырёхсловного девиза (который обычно придумывали для себя сами участники турнира); это чистый домысел академика. Запись дворецкого свидетельствует — и это очень важно, — что Шакспер знал дорогу в дом Рэтлендов и выполнял при случае их мелкие поручения; этот дом — единственный, о котором точно известно (подтверждено документально), что Шакспер получал там деньги. И ещё более важное обстоятельство: сразу после этого Шакспер навсегда покидает Лондон и возвращается в Стратфорд; абсолютно никаких оснований утверждать (как это делает Н.Б.), что Шакспер якобы заболел, нет и никогда не было.
Смелая трактовка академиком записи об «импрессе» была подхвачена и углублена рецензентом К., который торжествующе выдвигает ещё один, по его мнению, убийственный, довод: «Если бы Рэтленд был поэтом, способным создать «Гамлета», то неужели ему мог понадобиться кто-то для написания девиза?». Довод действительно убийственный, но не для «антишекспиризма», который в этой же статье именуется «ахинеей», а для самого К.: он не только не знает, что такое «импресса», но и не понимает, что Шакспер был в Бельвуаре через девять месяцев после смерти Роджера Мэннерса-Рэтленда, когда графом уже был его брат, коего в написании «Гамлета» никто не подозревает...
Конечно, Н.Б. не мог пропустить и такое дежурное «доказательство» писательства Шакспера, как «почерк Д» в «Томасе Море», где буква «а» выглядит «так же», как в подписи Шакспера, а слово «молчание» (silence) транскрибировано, как в «Генрихе IV»! Есть и совсем новые доводы. Например: «Как и зачем могли театральные антрепренёры платить «малограмотному» автору великих пьес и не догадаться, не обсудить с коллегами и друзьями…» Опять незнание элементарных фактов, приведённых и в «Игре об Уильяме Шекспире»: ни в записной книге Филипа Хенслоу, ни в документах других театральных антрепренёров нет ни одного упоминания имени Шекспира (или Шакспера)! Так же, как нет ни одного свидетельства, что он получал деньги от какого-то издателя!