Игра с огнем (сборник)
Шрифт:
Он морочит меня словами из какого-то другого языка. Дефекты нервно-психического развития в виде гетеротропного серого вещества. Методики нейровизуализации. Электрическая активность коры головного мозга. Комплексные парциальные припадки.
Последнее слово выпрыгивает и мгновенно смыкает на мне свои челюсти. Припадки.
– Постойте, – перебиваю его я. – Вы хотите сказать, у Лили эпилепсия?
– Хотя ее ЭЭГ вроде бы не показывает отклонений от нормы, не исключается вероятность, что оба происшествия стали проявлениями определенного типа эпилепсии.
– Но у нее
– Я говорю не о классических тонико-клонических судорогах, когда вы падаете и у вас сотрясаются конечности. Нет, проявлением эпилепсии может быть ее поведение. Мы такое поведение называем комплексными парциальными припадками, поскольку человек во время приступа вроде бы не теряет сознания и даже иногда совершает сложные действия. Например, повторяет одну и ту же фразу. Или же ходит кругами, или же поправляет на себе одежду.
– Или вонзает в кого-нибудь осколок стекла.
– Да, – сказал он после паузы. – Это можно считать сложным продолжительным действием.
Внезапно воспоминание обрушивается на меня: кровь струится по моей ноге, голос ровный, механический.
– Мамочке сделать бо-бо, – бормочу я.
– Простите?
– Она вонзила в меня кусок стекла, все время повторяя три слова: «Мамочке сделать бо-бо».
Он кивнул:
– Это безусловно попадает в категорию повторяющихся действий. Такие пациенты совершенно не воспринимают окружающую среду, а потому могут попадать в опасные ситуации. Известны случаи неожиданного появления подобных больных на проезжей части или выпадения из окна. А когда приступ заканчивается, они не помнят, что с ними происходило. Провал в памяти, который они не могут объяснить.
– Значит, она себя не контролирует? И у нее нет намерений причинить кому-нибудь боль?
– Верно. Если это и в самом деле припадки.
Странно, но я испытываю облегчение, узнав возможный диагноз дочери – эпилепсия. Да, именно облегчение я чувствую теперь, поскольку начинаю понимать события ужасных последних недель. Эпилепсия означает, что Лили не отвечает за свои поступки. Она по-прежнему моя сладкая дочурка, которую я всегда любила, и можно ее не бояться.
– Эта болезнь излечима? – спрашиваю я. – Против нее есть средство?
– Скажем так: нет средства, но ее приступы можно контролировать, и у нас есть большой выбор противосудорожных препаратов. Однако давайте не будем опережать события. Я пока не уверен, установили ли мы причину ее поведения. Я хочу провести еще один анализ. Сделать магнитоэнцефалографию, или, короче, МЭГ. Для измерения магнитных полей в мозгу.
– А разве ЭЭГ делает не то же самое?
– МЭГ – гораздо более чувствительна к дефектам, которых не фиксирует ЭЭГ, потому что они находятся глубоко в складках мозга. Для проведения МЭГ пациента сажают в кресло, а на голову надевают подобие шлема. Даже если она будет немного двигаться, мы все равно сможем записать электрические токи. Мы станем воздействовать на нее несколькими стимуляторами и посмотрим, не изменяют ли они активность мозга.
– Какими стимуляторами?
– В случае с вашей дочерью мы применим
– Вы считаете, причиной ее приступов стала музыка?
– Теоретически такое не исключено. Известны случаи, когда приступы были вызваны визуальным воздействием. Например, мигающим светом или повторяющимися вспышками. Может быть, мозг Лили чувствителен к нотам определенных частот или в определенном сочетании. Мы дадим ей прослушать вашу музыку через наушники и будем наблюдать за электрической активностью ее мозга. Посмотрим, не вызовет ли у нее музыка такого же агрессивного поведения.
Его предложение кажется мне абсолютно логичным, и я, конечно, с ним абсолютно согласна. Но тогда кто-то должен записать «Incendio», а меня при мысли о том, что я буду играть эту музыку, мороз подирает по коже. Теперь этот вальс ассоциируется с кровью, с болью, и я больше не хочу его слышать.
– Я назначу МЭГ на следующую среду. Запись должна быть готова заранее, – говорит он.
– Никакой звуковой записи нет. По крайней мере… я думаю, ее не существует. У меня есть нотная запись от руки – я купила ее в антикварном магазине.
– Тогда почему бы вам самой не записать его? А мне можете переслать цифровой файл.
– Я не могу. Я хочу сказать… – Я делаю глубокий вдох. – Я его еще не освоила. Вещь довольно трудная. Но могу попросить мою подругу Герду записать ее. Она первая скрипка в нашем квартете.
– Отлично. Попросите ее переслать мне файл ко вторнику. А дочку привозите в больницу в следующую среду в восемь утра. – Он улыбается, закрывая медицинскую карту Лили. – Я знаю, вы пережили несколько трудных недель, миссис Ансделл. Надеюсь, МЭГ даст нам ответ.
10
На сей раз Роб тоже едет к доктору, что почему-то раздражает меня. Прежде я одна ездила повсюду, всюду ждала, таскала Лили по приемным и лабораториям. И только теперь, когда наступил решающий день, Роб наконец-то соизволил поехать с нами. Лаборант уводит нашу дочь на МЭГ, и мы с Робом в приемной садимся на жуткого вида диван, обитый клетчатой материей. Хотя мы сидим рядом, за руки не держимся, даже не прикасаемся друг к другу. Я открываю один из женских журналов, лежащих на столике, но нервы шалят, и читать я не могу, а потому бессмысленно листаю глянцевые страницы с кожаными бумажниками, высокими каблуками и красотками с идеальной кожей, по которой скатываются капли росы.
– По крайней мере, теперь мы имеем дело с чем-то, поддающимся лечению, – говорит Роб. – Если одно противосудорожное средство не подействует, попробуем другое.
Он, конечно, посмотрел, какие имеются лекарства. Мой муж собрал множество распечаток по лекарствам против эпилепсии, их дозировкам и побочным эффектам. Теперь, когда у него есть название для болезни Лили, он готов бороться с недугом, как любой человек действия.
– А если препараты не помогут, мы попробуем нейрохирургические процедуры, – добавляет он, словно это какая-то утешительная новость.