Игра с огнем (сборник)
Шрифт:
– И Лаура так никогда и не узнала, что с ним случилось?
– Нет.
– Но она ждала? Когда война закончилась, она искала его?
Клементина печально покачивает головой.
Я разочарованно откидываюсь на спинку дивана. Я надеялась услышать историю преданности, историю влюбленных, хранивших верность друг другу, даже когда война их разъединила. Но Лаура Бальбони не сдержала обещания ждать Лоренцо. Я надеялась услышать историю о всепобеждающей любви, но обманулась.
– Но вы сказали, что она была красива, – говорю я. – Она наверняка нашла себе мужчину.
– Никого она больше не нашла. Не такова Лаура.
– Она так и не вышла замуж?
Женщина смотрит мимо, но
– Это случилось в мае тысяча девятьсот сорок четвертого года. Через пять месяцев после депортации Тодеско, – тихо произносит она. – Мир воевал, и повсюду в Европе царили смерть и трагедия. Но, как мне говорили, весна случилась прекрасная. Временам года все равно, сколько тел гниет в земле, цветы расцветают. Тетушка Альда рассказывала, что та семья появилась у дверей профессора Бальбони поздно ночью. Супружеская пара с двумя маленькими сыновьями. Евреи несколько месяцев прятались на чердаке у соседей, но эсэсовцы повсюду проводили обыски, и семья стремилась бежать в Швейцарию. Они слышали, что профессор сочувствует евреям, а потому попросили приютить их на одну ночь. Моя тетушка Альда твердила, что оставлять их на ночь слишком опасно. СС уже знают о политических взглядах профессора, они в любой момент могут устроить в доме проверку. Она знала, какой бедой это может обернуться.
– И он послушался вашу тетушку?
– Нет. Потому что Лаура… отважная своевольная Лаура… не позволила ему отказать тому семейству. Она сказала: а если Лоренцо стоит сейчас перед чьей-то дверью и тоже просит убежища? Она не могла вынести мысль о том, что ему откажут. Она убедила отца принять семью на ночь.
От ужаса у меня холодеют пальцы.
– На следующее утро тетушка Альда отправилась на рынок за покупками, – рассказывает Клементина. – А когда вернулась, в доме орудовали эсэсовцы, двери были сорваны с петель, мебель разломана. Евреев, которые нашли приют у Бальбони, арестовали, а потом депортировали в концентрационный лагерь в Польше. А Бальбони…
Она замолкает, словно ей не хватает духу договорить.
– Что с ними случилось?
Клементина набирает в грудь побольше воздуха:
– Профессора Бальбони и его дочь вытащили из дома. Их поставили на колени у канала на улице, чтобы показать всем, что будет с теми, кто осмелится спрятать еврея. Их расстреляли без суда и следствия.
Я теряю дар речи. Теряю даже способность дышать. Я склоняю голову и утираю слезы, которые льются из глаз, – я оплакиваю молодую женщину, которую никогда не видела. В тот весенний день, когда расстреляли Лауру Бальбони, Лоренцо еще жил. Он погиб в Сан-Саббе только осенью, в то время как его любимая уже несколько месяцев была мертва. Он, конечно, не мог знать о ее смерти, но, может быть, он чувствовал это? Может быть, когда юная душа отлетала в вечность, во сне он услышал ее голос, почувствовал ее дыхание на своей коже? А когда шел к своему выстрелу в затылок, может быть, утешался тем, что идет и к своей Лауре? Она обещала ждать его – и наверняка ждала, готовая обнять по другую сторону смерти.
Мне хочется верить, что так и было.
– Теперь вам известна упущенная часть, – говорит Клементина. – История Лауры.
– А я про нее ничего не слышала. – Я делаю глубокий вдох. – Спасибо. Я бы никогда не узнала ее имени, если бы не вы.
– Я рассказала вам ее историю, потому что важно помнить не только жертв. Мы должны помнить и героев. Вы так не думаете, миссис Ансделл? – Она поднимается. – Рада была с вами познакомиться.
– Мама, вот где ты!
Моя одиннадцатилетняя дочь вбегает в артистическую. Лили распустила волосы, и буйные светлые пряди обрамляют ее
– Папа тебя ищет. Почему ты не вышла к нам? Там во дворе уже все веселятся, танцуют. Ты должна услышать, что играет Герда. Какую-то сумасшедшую клезмерскую [21] музыку.
Я поднимаюсь с дивана:
– Иду, детка.
– Ваша дочь? – спрашивает Клементина.
– Ее зовут Лили.
Они вежливо обмениваются рукопожатиями, и Клементина спрашивает ее:
– Ты музыкант, как и твоя мама?
– Хотела бы я стать музыкантом, – расцветает в улыбке Лили.
21
Клезмер – традиционная народная музыка восточноевропейских евреев.
– Она уже музыкант, – гордо говорю я. – У Лили прекрасный слух – у меня такого никогда не будет, а ей всего одиннадцать. Вы должны услышать, как она играет.
– Ты играешь на скрипке?
– Нет, – говорит Лили. – Я играю на виолончели.
– На виолончели, – тихо повторяет Клементина, глядя на мою дочь.
И хотя губы ее улыбаются, я вижу печаль в глазах женщины, она словно смотрит на фотографию человека, которого знала когда-то. Которого давно уже нет на земле.
– Рада с тобой познакомиться, Лили. Надеюсь в один прекрасный день услышать, как ты играешь.
Мы с дочерью выходим из здания в бархатный летний вечер. Лили не идет – она пританцовывает рядом со мной, золотоволосый эльф в сандалиях и цветастой хлопковой одежде прыгает по брусчатке. Мы идем по двору мимо стаек студентов, смеющихся и болтающих по-итальянски, мимо каменного фонтана, где вода расплескивает собственную благозвучную мелодию. Сверху пикируют голуби, похожие в сумерках на белокрылых ангелов, и я ощущаю запах роз и моря.
Где-то впереди звучит клезмерская музыка – счастливая и пронзительная, и мне хочется пуститься в пляс и захлопать в ладоши.
Хочется жить.
– Ты слышишь, мама? – Лили толкает меня вперед. – Идем, а не то все пропустим!
Я смеюсь, беру дочку за руку, и мы вместе сливаемся с музыкой.
Исторические замечания
Входя сегодня на Кампо-ди-Гетто-Нуово, с трудом представляешь себе, что эта безмятежная венецианская площадь была когда-то местом страшной трагедии. Памятные таблички на стенах площади рассказывают душераздирающую историю без малого двухсот пятидесяти венецианских евреев, арестованных и депортированных в 1943–1944 годах. Только восемь из них вернулись живыми. В течение тех ужасных лет погибли двадцать процентов из сорока семи тысяч итальянских евреев, большинство из них – в лагерях смерти.
Какими бы ужасающими ни были эти цифры, они бледнеют в сравнении с тем, сколько евреев погибло в оккупированной Европе. В Польше, Германии, Прибалтике нацисты уничтожили девяносто процентов еврейского населения. Семьдесят пять процентов голландских евреев и шестьдесят процентов бельгийских исчезли в лагерях смерти. Почему в Италии процент погибших евреев относительно мал? Чем Италия отличалась от других европейских стран?
Этот вопрос не давал мне покоя, когда я бродила по узким улочкам Каннареджо – венецианского района, где жило много евреев. Отличался ли итальянский характер какими-то свойствами, благодаря которым итальянцы пренебрегали несправедливыми, на их взгляд, законами, даже активно сопротивлялись им? Как человек, которого Италия притягивает снова и снова, который влюблен в ее народ, я хотела верить, что итальянцы особенные. Но я прекрасно знала, что у каждой страны есть свои темные стороны.