Игра с судьбой (продолжение темы "Рекрута")

Никин Сим

– Ну что там?
– оборачиваюсь к товарищам, продолжая удерживать дверь.

– Алексашка малость перестарался, - отвечает князь.
– Не можем Савина в чувство привести.

– А Чинигу?

– Этот вроде стонет, - теперь говорит Федор.

Глаза уже вновь привыкли к темноте, и я вижу, как боярин склонился над вислоусым. После пары звонких пощечин пленник задергался, засучил ногами. Судя по открывшемуся рту, хотел было заорать, но внушительный кулак, нежно приплюснувший нос, пресек необдуманный поступок.

Растолковав Чиниге, что

от него требуется, поставили его у дверей, развязав руки, но привязав за ногу, чтобы не ощутил лишней свободы. Один из гвардейцев упер ему в спину ствол трофейного ружья. Все остальные, дабы не мозолить лишний раз глаза, снова рассредоточились по обеим сторонам от входа.

Федор еще раз интересуется, понял ли пан, от чего зависит его жизнь, и тоже отходит в сторону.

Наконец-то отпускаю дверь, толкаю ее ногой наружу и скрываюсь в тени, глядя под ноги на освещенный пол сарая, чтобы дать глазам привыкнуть к свету.

Вислоусы молчит. Из темноты слышится многообещающее покашливание. Гвардеец сильнее вдавливает ствол в спину пленника.

– Мы-мыкола, - мычит Чинига.

– Чого?

– Вже все зробыли, шо я накозав?
– в голосе пана наконец-то проявляются командирские нотки.
– Чи шо?

– Дык, о це...

– Шо, о це?! Зробыли, чи шо, я пытаю? Чи ты вже став атоманом и будешь мэнэ пытати, о моих заботах? Чи шо?

– Дык... Як же...
– слышится сконфуженный голос.
– Во ций Панас казав, шо...

– А-а. так то Панас ныне атаманом став? О це дило. О це добре. А я як же? Мэнэ можно отдыхаты?
– похоже пан Чинига разошолся не на шутку.
– А ну геть уси готовиться. Панас, стой тут. Да никого не пускай. Уразумив? Зачиняй двери.

Сарай снова погружается во мрак.

Вот и зачем приучал глаза к свету? Опять ничего не вижу., кроме трех, изгибающихся по присыпанному соломой полу, тоненьких лучиков, проникающих сквозь доски дверей.

– Очнулся гнида, оповещает голос одного из гвардейцев о пришедшем в чувство генерале.

Пана Чинигу снова связывают и помещают до поры в компанию к его подчиненным. Те тоже уже пришли в себя, но лежат молча, после увесистого аргумента, коий предъявил им для наглядности Меньшиков.

– Долго ж ты, Евлампий Афанасич, змеиная твоя душонка, прятался, - подсел к генералу князь.
– Чего ж выполз-то вдруг? Али правосудия перестал страшиться? Кто-то заступничество пообещал?

– Не тебе, сосунок...
– не закончив реплику, пленник скрючился и замычал от резкого удара под ребра.

– .Пойми, Евлампий Афанасич, - продолжил Светлейший, потирая ушибленный кулак.
– Нам для того, чтобы уйти отсюда, хватит и этого атомана. А вот твоя жалкая жизнь зависит только от того, согласишься ли ты поведать обо всем, что здесь творится и подтвердишь ли все это в столице. А ежели ты намереваешься лишь попрекать меня молодостью лет, так я по своей малолетней горячности могу тут же и живота тебя лишить.

Замолчав, князь вынул из ножен конфискованную у генерала саблю и принялся демонстративно рассматривать, опробовав остроту клинка на снятой с плеча пленника соломинке.

Нависшие над Евлампием Алексашка и Федор довершили моральное давление. При чем, неизвестно чья физиономия внушала больший страх: злобная русобородая харя Меньшикова, или поросшая модной в моем мире трехдневной щетиной ухмыляющаяся рожа Басманова. Обрядить бы боярина в спортивный костюм - вылитый браток из старых фильмов времен распада Советского Союза.

В общем, Евлампий как-то сразу сломался и заговорил. Не то, чтобы принялся говорить без остановки, сдавая всех и вся, но на задаваемые Петром Алексеевичем вопросы отвечал без лишних понуканий и довольно подробно.

Оставив вход под присмотром гвардейца, сгребаю в кучу солому и присаживаюсь к стенке в качестве слушателя. Но стоило только расслабиться, как сказывается экстремальное напряжение последних суток. А тут еще и тихие голоса звучат убаюкивающе. Так и сижу, то проваливаясь в дрему, то заставляя себя с усилием выныривать из нее и прислушиваться к разговору.

Однако кое-что все же отложилось в голове. Я узнал, что Евлампий Савин, сбежав от правосудия, подался к крымскому хану. Благодушно приняв подельника, хан не дал тому долго бездельничать. Генерал получил под командование казачью тысячу, присягнувшую османскому султану. В нее входил сброд, выгнанный с родной вольницы своими же собратьями-казаками за различные преступления. Многие и вовсе бежали от справедливой расправы, подобно самому генералу.

За десять лет Евлампий много раз ходил вместе с крымчаками в набеги на русские селения. Во время неудачной попытки турецкой армии оттяпать под руку Османской империи часть русской земли, предатель лишился почти две трети своей шайки. При этом пополнения практически не прибывало. Среди казачьей вольницы произошел окончательный раскол - основная часть присягнула русскому царю, часть ушла на службу в Европу, часть, возглавляемая неким молодым атаманом, поступив на службу к османскому султану, была переправлена на Африканский континент, где империя делила что-то с Египтом. Вольницы как таковой практически не осталось.

Во время этой-то войны и встретился Евлампий с младшим из князей Голицыных.

Ночью полки Русской армии в результате неожиданного стремительного марша окружили часть крымской орды, в составе которой находился и генерал с остатками казачков-изгоев. Крымчаки, бросив обоз и собравшись в единый кулак, хоть и с огромными потерями, но смогли прорваться и уйти в степь. С ними ушла и часть казаков, ведомая, кстати, сотником Чинигой.

Евлампию не повезло. Он с полусотней головорезов, коих именовал личной гвардией, был окружен и зажат в небольшом овражке. Когда последний телохранитель пал от русской сабли, предатель бросил клинок и, подняв руки, опустился на колени. Знай солдаты, кого берут в плен, так, может, и зарубили бы тут же. Но о событиях десятилетней давности помнили лишь старослужащие. Да и те не все знали в лицо генерала-предателя.