Игра с тенью
Шрифт:
Он внезапно замолк и поднял голову. Какое-то время я не понимал причины его беспокойства. А потом и сам услышал какофонию визга, воплей и лязганья металла; она звучала в отдалении, однако, как и шум, производимый надвигающейся армией, этот шум нельзя было проигнорировать.
Нисбет резко вздохнул и вскочил.
— Извините, — произнес он едва слышно и почти побежал прочь.
Впрочем, сделав два-три шага, он с видимым усилием взял себя в руки и пошел медленнее.
— Пойдемте, — сказал он с мрачной усмешкой. — Отец все равно проснулся.
Он
— Что это? — спросил он у Нисбета.
Нисбет резко тряхнул головой и поспешил к окну. Занавески были уже опущены, но он снова их отдернул и выглянул наружу.
Помнишь изображение Пандемониума в издании «Потерянного рая», принадлежащем моему отцу? Если нет, то отыщи его в моем кабинете, ибо тогда ты получишь некоторое представление об открывшемся перед нами зрелище. Поначалу мне показалось, что земля пылает, поскольку за вереницей облетевших деревьев в конце сада нельзя было различить ничего, кроме языков пламени, облаков черного дыма и густого желтоватого пара, который перемещался понизу туда и сюда, словно не имел сил подняться в воздух. Когда мои глаза немного привыкли к сумраку, я различил огромные черные насыпи, напоминающие горы; силуэты высоких труб и паровозы с большими колесами для перевозки угля; скопления сараев, домиков и конюшен, возведенных как попало, без видимого плана и заботы о привлекательном виде, вроде булавок, натыканных в булавочницу.
В центре располагались три или четыре ревущие печи, окруженные сетью рельсов, на которых выстроились груженые платформы — перевозившие, вероятно, всего лишь куски известняка, однако выглядевшие так, словно они доставляли в ад проклятые души (это впечатление усиливалось ритмичным стуком двигателей, выбивавшим, казалось, мрачный и зловещий похоронный марш). Пока мы смотрели, к печам со всех сторон продолжали сбегаться люди. Они кричали, бросали инструменты и ведра, жестикулировали — и собирались густой толпой подле чего-то или кого-то, распростертого на земле.
Я услышал, как Нисбет пробормотал: «Проклятие!»
— Опять несчастный случай? — спросил старик.
Он продолжал сидеть и выглядел слишком испуганным, чтобы лично удостовериться в произошедшем, и только вытянулся в нашу сторону.
— Похоже на то, — ровным голосом ответил Нисбет.
— О, Эли! — воскликнул старик, качая головой.
Он сильно побледнел. Тонкая седая прядь упала ему на глаза, но он даже не попытался откинуть ее.
Нисбет опустил взгляд на свои руки и рассеянно пошевелил пальцами; а потом повернулся ко мне и, слабо улыбнувшись, произнес как можно естественнее:
— Вы убедитесь, мистер Хартрайт, что я не сильно поспособствовал писателям и книгопродавцам. —
Оглядевшись, я увидел около тридцати картин — всевозможных размеров, выполненных в самой разной манере и технике, маслом и акварелью; а также гравюры и карандашные рисунки. Объединяла их только тема: всюду изображались механизмы либо производственные процессы.
— Таковы мои пристрастия, — заявил Нисбет чуть насмешливо. — Пристрастия человека, ведущего дела с двумя железными дорогами и одной пароходной компанией.
— Эли, — перебил старик, прежде чем я успел ответить. — Не стоит ли вам пойти туда?
— Я не намерен суетиться, словно женщина, — спокойно ответил Нисбет. Он прищурился и снова поглядел в окно. — Там находится мастер. Там находится администратор. Там находится мистер Харкнесс. Они знают, где найти меня, если я им понадоблюсь.
Он повернулся ко мне и, взяв за локоть, подвел к полотну, висящему над камином:
— Вот, пожалуйста. Вот ваш Тернер.
Передо мной был морской пейзаж: серое штормовое море, бурлящее под ветром, и пароход, упорно борющийся с волнами. Все выглядело поразительно смазанным, даже по стандартам Тернера: волны — несколько плотных, заостренных взвихрений на сияюще-светлом фоне; корабль — расплывчатое черное пятно, единственной четкой деталью которого был столб дыма, вырывающийся из трубы. И все-таки картина производила столь сильное впечатление, что вы, казалось, ощущали дрожь палубы под ногами, чувствовали на лице холодные брызги, вдыхали удушающий запах горящего угля; а в ушах у вас отдавались стук колес и гул двигателя.
— Каково ваше мнение? — спросил Нисбет.
— Картина очень хороша.
— Вы говорите искренне?
— Да, — ответил я, немного удивленный прямотой вопроса.
— Тогда вам придется противостоять всей округе, включая моего тестя. — Он повернулся к старику — Это мистер Хартрайт, отец. Мистер Хартрайт — Сэм Блай.
— Здравствуйте, — произнес старый джентльмен. Его рука, которой он взял мою, дрожала.
— Мистер Хартрайт — художник, отец, — прибавил Нисбет. Он указал на полотно Тернера. — Изложите ему свое мнение об этом.
Мистер Блай выдавил улыбку.
— Ничего, кроме брызг и пены, — отрапортовал он, словно ребенок, которого попросили повторить перед гостями замечательно умное изречение.
— И вы с таким же успехом… — продолжил Нисбет.
— И я с таким же успехом мог бы сидеть в прачечной и наблюдать за мыльными пузырями.
— Вот-вот, — сказал Нисбет, рассмеявшись. — Вот с чем мне приходится спорить. И его дочь ничем не лучше. Она думает…
Однако я так и не узнал, о чем думает миссис Нисбет, ибо в этот момент без стука вошел мужчина в коричневом костюме. Он задыхался от быстрой ходьбы; его волосы были мокрыми и взъерошенными, а раскрасневшееся лицо запятнано грязью; пятна грязи виднелись и на рукавах.