Игра в бисер

Гессе Герман

Конечно, Кнехт и сам мог бы догадаться об этом своем назначении, этом последнем, высшем своем призвании или, во всяком случае, мог полагать его вероятным, и все же оно поразило, даже испугало его, как и все предыдущие. Потом-то он сказал себе, что вполне мог бы представить себе такую возможность, и улыбнулся усердию Тегуляриуса, который, хотя сначала и не ожидал ничего подобного, все же высчитал и предсказал его выбор за несколько дней до окончательного решения и его обнародования. И действительно, против избрания Кнехта в Верховную Коллегию говорила разве что его молодость: большинство его предшественников-коллег заняли этот высокий пост в возрасте от сорока пяти до пятидесяти лет, а Иозефу не исполнилось еще сорока. Впрочем, закона, воспрещавшего столь раннее назначение, не существовало.

И вот когда Фриц неожиданно сообщил другу о результатах своих наблюдений и комбинаций, наблюдений искушенного члена элиты, до последних мелочей знавшего хитроумный механизм маленькой вальдцельской общины, Кнехт сразу понял, что тот, безусловно, прав, сразу же признал и принял свое избрание, свою судьбу, однако первой его реакцией на это известие были слова, сказанные другу: «Я и знать не хочу этих сплетен!» Едва только потрясенный и оскорбленный собеседник ушел, Иозеф поспешил к месту медитации, чтобы обрести внутреннюю упорядоченнность, и его медитация отправлялась от одного воспоминания, которое в тот час с необычайной силой овладело им. Он один в пустом классе, голые стены, клавир, через окно льется прохладно-радостный утренний свет, в двери входит красивый, приветливый человек, с седыми волосами и таким просветленным лицом, исполненным доброты и достоинства; он, Иозеф, еще маленький гимназист, дрожа от робости и счастья,

ждал здесь Магистра музыки, а теперь воочию видит его. Досточтимого, полубога из сказочной Провинции элитарных школ и Магистров, пришедшего показать ему, что такое музыка, а потом шаг за шагом, уведшего его в свою Провинцию, в свое царство, в элиту и в Орден. И вот он, Иозеф, уже ровня ему, стал братом его, а Магистр отложил свою волшебную палочку, или свой скипетр, и принял образ молчаливого и все же приветливого, почитаемого и все еще окруженного таинственностью старца, чей взгляд всегда будет выше его на целое поколение, на несколько ступеней жизни, неизмеримо выше его в достоинстве своем и вместе скромности, в мастерстве и таинственности, и всегда он для него – повелитель и образец, всегда заставит следовать ему, как восходящее и заходящее светило увлекает за собой своих братьев. И покуда Кнехт безотчетно отдавался потоку картин и образов, близких и родственных сновидениям, какие обычно встают перед нашим внутренним взором в состоянии первой разрядки, внимание его приковали к себе два видения, выделявшиеся из общего потока, два символа, два подобия. В одном из них Кнехт, еще мальчик, шагает разными ходами и переходами за Магистром, а тот, его вожатый, всякий раз, когда оборачивается и Иозеф видит его лицо, делается все старше, молчаливей, достойнее, зримо близясь к идеалу вечной мудрости и достоинства, в то время как он, Иозеф, беззаветно преданный и послушный, шагает за примером своим, но остается все тем же отроком, то стыдясь этого, то радуясь, а порой ощущая и нечто похожее на упрямое удовлетворение. Второе видение: сцена в музыкальном классе, когда Магистр подходит к мальчику, и все повторяется раз, повторяется еще и еще, без конца: Магистр и мальчик идут друг за другом, словно движимые каким-то механизмом, и порой уже нельзя разобрать, кто ведет, а кто ведомый – старый или малый? То кажется, будто юноша отдает почести авторитету, старшему, подчиняется ему, а то, что это сам старец, служа и преклоняясь, шагает за спешащей чуть впереди фигурой юности, за самим началом, самой радостью. И в то время, как Иозеф следит за этим бессмысленно-осмысленным сном-круговоротом, он сам чувствует себя то этим стариком, то мальчиком, то почитателем, то почитаемым, то ведущим, то ведомым, и в этой зыбкой смене вдруг наступает миг, когда он вместе – и учитель и ученик, нет, он уже выше их обоих, это он руководит ими, это он все придумал, это он, лицезрея, управляет этим круговоротом, безрезультатным состязанием в беге старости и юности, и то замедляет, то ускоряет его до бешеной гонки по своему усмотрению. Здесь вдруг возникает новое видение, более символ, нежели сон, больше осознание, нежели образ, видение, нет, именно осознание: этот бессмысленно-осмысленный бег по кругу учителя и ученика, это сватание мудрости за юность, юности за мудрость, эта бесконечная окрыленная игра есть не что иное, как символ Касталии, это игра самой жизни, которая в своей раздвоенности между старостью и юностью, между ночью и днем, между Ян и Инь 50 течет и течет, не зная конца. Отсюда, из мира образов, медитатор отыскал путь в мир покоя и вернулся из долгого самопогружения ободренным и просветленным.

50

Инь и Ян – древнекитайский символ двуполярности бытия. Инь – положительный полюс (небо, тепло, мужское качало), Ян – отрицательный полюс (земля, холод, женское начале). Оба необходимо связаны друг с другом. Исходный смысл обоих слов – обозначение двух склонов горы: солнечного и затененного.

Прошло несколько дней, и руководство Ордена вызвало Кнехта. С ясной душой он явился на зов и, сосредоточенно серьезный, ответил на рукопожатие членов Верховной Коллегии, встретивших его чем-то похожим на братские объятия. Сообщив о назначении его Магистром Игры, ему приказали через два дня для принятия присяги посвящения в сан явиться в торжественный зал, тот самый, где так недавно заместитель покойного Магистра председательствовал на столь мучительном торжестве, походя на пышно украшенное жертвенное животное. По традиции день, оставшийся до посвящения, отводился точно предписанному и проводящемуся по строгому ритуалу изучению формулы присяги и «Малого устава Магистров», которое сопровождалось медитацией, непременно в присутствии и под руководством двух членов Верховной Коллегии, на сей раз это были канцлер Ордена и Magister mathematicae 66 . В этот, такой напряженный день, во время отдыха после трапезы Иозеф вспомнил, как его принимали в Орден и как его готовил к этому Магистр музыки. По теперь ритуал приема не вводил его, как ежегодно сотни других, через широкие ворота в лоно большой общины: теперь его пропускали через игольное ушко в самый узкий высший круг, круг Магистров. Позднее Кнехт признался престарелому Магистру музыки, что в те дни интенсивного самоиспытания ему не давала покоя одна мысль, одно вздорное маленькое наваждение: он страшился той минуты, когда кто-нибудь из Магистров намекнет ему, сколь необычайно молодым он удостаивается высшего сана. Ему пришлось напрячь все силы, дабы справиться с этим страхом, с этой ребячливо-суетной мыслью, с не отступавшим от него желанием: в случае, если кто-нибудь намекнет на его возраст, ответить: «Так дайте мне спокойно состариться – я этого повышения не добивался». Впрочем, дальнейший ход самоиспытания показал ему, что подсознательно он был не так уж далек от мысли о подобном назначении и даже желал его. Признавшись себе в этом, он постиг и преодолел суетность своей мысли, и на самом деле ни в тот памятный день, ни позднее никто из коллег не сказал ни слова о его возрасте.

66

Магистр математики (лат.).

Но тем оживленнее комментировалось и критиковалось избрание нового Магистра Игры в кругу, из которого вышел сам Кнехт. Подлинных противников у него не было, но имелись соперники, и среди них некоторые старше его годами; к тому же в том кругу никто не намеревался одобрить подобный выбор иначе как в результате определенной борьбы и испытаний или, по меньшей мере, после чрезвычайно пристального и придирчивого наблюдения. Вступление в должность и первое время в должности почти всегда означают для нового Магистра путь через чистилище.

Инвеститура Магистра не составляет общественного торжества, помимо Воспитательной Коллегии и руководства Ордена, на церемонии присутствуют только старшие ученики, кандидаты и все должностные лица той дисциплины, которая получает нового Магистра. Во время самого торжества в праздничном зале Магистр Игры приносит присягу, принимает знаки отличия своего сана (несколько ключей и печатей), затем глашатай Ордена надевает на него облачение – особую праздничную ризу, в которой Магистру надлежит выступать в торжественных случаях, главным образом в дни ежегодной публичный Игры. В этом акте отсутствуют, правда, шум и легкое опьянение публичных празднеств, по своей природе он тяготеет к обрядовой строгости и сдержанности, зато наличие в полном составе членов двух высших Коллегий сообщает ему сверхобычное достоинство. Маленькая республика адептов Игры получает нового предстоятеля, который должен ее возглавить и представлять в Верховной Коллегии, а это – редкое событие; быть может, школяры и младшие студенты не вполне осознают его важность и видят в нем лишь церемонию и радость для глаз, однако все остальные отлично понимают серьезность этого акта, ибо достаточно вжились в свою общину и воспринимают все, что происходит, как имеющее касательство непосредственно к ним. На этот раз торжество было омрачено не только смертью предыдущего Магистра, но и всем неудачным ходом ежегодной Игры, а также трагедией заместителя Магистра, Бертрама.

Посвящение нового Магистра совершили глашатай Ордена и старший Архивариус Игры, вместе они подняли праздничную ризу и возложили ее на плечи нового Магистра Игры. Краткую торжественную речь произнес Magister grammaticae 67 , преподававший классическую

филологию в Койпергейме, затем назначенный элитой представитель Вальдцеля передал Кнехту ключи и печати, а рядом с органистом все увидели седовласого Магистра музыки. Он прибыл к инвеституре, чтобы лицезреть посвящение своего любимца, и неожиданным своим появлением настроить его на радостный лад, а может быть, и дать ему тот или иной совет. Больше всего старцу хотелось самому сыграть торжественную мессу, но это было уже свыше его сил, и потому он уступил место за органом органисту Селения Игры, однако сам стоял позади и переворачивал ноты. С благоговейной улыбкой взирал он на Иозефа, видел, как тот принял облачение и ключи, как произнес клятву, а затем обратился с небольшой речью к своим будущим сотрудникам, чиновникам и ученикам. Никогда ранее старец не испытывал такого чувства любви к этому мальчику Иозефу, никогда тот так его не радовал, как ныне, когда он почти и не Иозеф более, а только носитель облачения и сана, смарагд в короне, столп в здании иерархии. Но с глазу на глаз ему удалось поговорить со своим Иозефом лишь несколько минут. Улыбнувшись своей светлой улыбкой, он поспешил внушить ему:

67

Магистр грамматики (лат.).

– Ближайшие две-три недели – самые ответственные, они потребуют от тебя огромных усилий, но тебе надо их преодолеть. Помни всегда о главном, упущенные частности сейчас не играют роли. Целиком посвяти себя элите, все остальное отметай. Тебе пришлют двух помощников, на которых ты можешь опереться на первых порах; один из них – мастер йоги Александр, мне удалось побеседовать с ним, внимательно прислушивайся к его словам, он свое дело знает. Главное для тебя сейчас – несокрушимая уверенность в том, что Магистры поступили правильно, введя тебя в свой круг; доверься им, доверься людям, которых пришлют тебе в помощь, слепо уповай на собственные силы. К элите относись с веселым, неизменно бдительным недоверием, она ничего другого и не ждет от тебя. Ты победишь, Иозеф, я знаю это.

Большинство магистерских функций были хорошо знакомы Кнехту, не раз он прислуживал или ассистировал прежнему Магистру. Самой важной из них было руководство курсами Игры, начиная от ученических и подготовительных, каникулярных и гостевых, вплоть до упражнений, лекций и семинаров для элиты. К этим обязанностям, за исключением названной последней, всякий новый Магистр вполне подготовлен, но имеются и другие, в которых у него обычно нет никакого опыта, и они-то должны доставить немало забот новичку. Так оно было и с Иозефом. Охотнее всего он приложил бы все свои силы к исполнению этих новых, собственно магистерских обязанностей: деятельности в Высшем Совете Воспитательной Коллегии, сотрудничеству совета Магистров с руководством Ордена, представительству Игры и Vicus lusorum в Верховной Коллегии. Он жаждал поскорее освоить все эти новые для него аспекты, лишив их таким образом грозной неизвестности, но более всего он хотел бы уединиться на несколько недель и посвятить себя тщательному изучению устава, всех формальностей, протоколов заседаний и тому подобного.

Он знал, что, кроме господина Дюбуа, для справок такого рода в его распоряжении находился также лучший знаток и учитель магистерских форм и традиций, глашатай Ордена, хотя сам и не Магистр, рангом ниже, однако председательствовавший на заседаниях Верховной Коллегии и строго следивший за соблюдением всех традиционных правил, подобно тому как это делает церемониймейстер при княжеском дворе. Как Иозефу хотелось бы попросить этого умного, опытного, непроницаемого в своей изысканной вежливости человека, из рук которого он только что принял облачение, позаниматься с ним, если бы тот жил в самом Вальдцеле, а не в Хирсланде, куда было все же полдня пути! Как ему хотелось убежать хотя бы ненадолго в Монпор и просить старого Магистра музыки помочь ему усвоить все эти тонкости! Но об этом и думать было нечего: подобные личные, «студенческие» желания Магистру были не к лицу. Первое время Кнехту пришлось заняться именно теми делами, о которых он думал, что они не доставят ему никаких забот. Каждый шаг его нового трудового дня, каждая минута, посвященная осознанию нового своего положения, доказывала ему: прежде всего удели внимание элите, репетиторам, высшим ступеням обучающихся, семинарским занятиям и личному общению с кандидатами. Это же подтверждал пример Бертрама, которого его родная община, элита, бросила на произвол судьбы на посту Магистра, и он боролся один, так сказать, в безвоздушной пространстве, где и задохнулся. И слова старца, сказанные в день инвеституры, напоминали Иозефу о том же, как и собственные его догадки. Архив можно было предоставить Архивариусу, начальные курсы – начальным педагогам, корреспонденцию – секретарям, упущения тут не страшны. А вот элиту ни на миг нельзя было предоставить самой себе, он целиком должен был посвятить себя ей, навязать себя, сделать незаменимым, убедить ее в ценности своих способностей, чистоте своих помыслов, должен был завоевать ее, льстить ей и в конце концов одолеть, померившись силами с любым из кандидатов, выказавшим подобное желание, а недостатка в них не было. При этом многое из того, что он прежде считал помехой, а именно свое длительное отсутствие в Вальдцеле и отрыв от элиты, где он опять стал почти homo novus 68 , оказало ему немалую услугу. Даже его дружба с Тегуляриусом принесла пользу. Ведь Тегуляриус, этот болезненный и остроумный аутсайдер, вовсе лишенный честолюбия, так мало подходил для честолюбивой карьеры, что его возможное приближение к себе новым Магистром не ущемляло кого-либо из честолюбцев. И все же основное и главное Кнехту надо было делать самому, дабы, изучив этот высший, самый живой, беспокойный и восприимчивый круг людей, проникнуть в него и обуздать, как наездник обуздывает норовистую лошадь благородных кровей. Ведь в каждом касталийском институте, не только в Игре, элита уже обученных, но еще занятых свободными исследованиями и не состоящих на службе в Коллегии или Ордене кандидатов, именуемых также репетиторами, по сути являет собой драгоценный резерв, самый цвет, собственно, будущее; и повсюду, не только в Селении Игры, эти смелые представители будущей смены настроены по отношению к новым учителям и начальству весьма критически, встречают нового главу своего со сдержанной вежливостью, и подчинение их должно быть завоевано личным примером и полной отдачей, их надо переубедить, прежде чем они его признают и добровольно подчинятся его руководству.

68

Новый человек (лат.).

Кнехт принялся за эту задачу без страха, удивляясь, однако, трудности ее, и покуда он ее решал и выигрывал эту весьма для него напряженную, выматывающую игру, все остальные обязанности и дела, от которых он скорее мог ожидать многих хлопот, сами отступили на задний план, казалось, требовали от него покамест меньшего внимания. Одному из своих коллег он признался, что на первом пленарном заседании Верховной Коллегии, на которое он прибыл на курьерских и после которого отбыл тоже на курьерских, он присутствовал словно во сне и потом ни на одну минуту мысленно не возвращался к нему – так без остатка захватили его текущие дела. Даже во время самого заседания, хотя тема его интересовала и он с некоторой тревогой ожидал, как его примут Магистры, Кнехт несколько раз ловил себя на том, что мысли его не здесь, не среди равных ему коллег, и он не следит за выступлениями, но он в Вальдцеле, в аудитории Архива с выкрашенными в голубой цвет стенами, где он проводил теперь каждые три дня семинар диалектики всего с пятью слушателями и где каждый час требовал большего внимания и отдачи сил, чем весь последующий день; а ведь день этот был нелегок, и от налагаемых им обязанностей некуда было скрыться, ибо к молодому Магистру, о чем его заранее предупредил старый Магистр музыки, был приставлен «подгоняла», проверявший его действия час за часом, то советуя, как распределить обязанности, то оберегая от односторонних увлечений и излишней траты сил. Кнехт испытывал чувство благодарности к этому человеку и еще большее – к другому посланцу Ордена, именитому мастеру медитации. Звали его Александром, он заботился о том, чтобы занятый до предела Кнехт ежедневно трижды уделял время для «малых» или «кратких» упражнений в медитации, последовательность и длительность каждого из которых, рассчитанная до минуты, должны были соблюдаться со скрупулезной точностью. С обоими, как с педелем, так и с «созерцателем» из Ордена, он перед вечерней медитацией обязан был подвести итог своего трудового дня, отмечая успехи и недочеты, «слушать свой собственный пульс» – как это называют инструкторы медитации, то есть проверять и измерять самого себя, свое положение и состояние, распределение сил, свои надежды и заботы, объективно оценивать весь свой день, не оставляя на следующий ничего не решенного.