Игра в классики на незнакомых планетах
Шрифт:
— Белте десять.
— Он вампир, — сказал Радевич, — и я доложу о нем в Орден по всей форме.
«Доложу», а не «доложил». Так я и думал, этот молодец пробирался на почту, а не к гардам. В Ордене предпочитают решать такие вопросы без судебных приставов...
— Вообще-то я мог бы сразу догадаться. Интернат, полный детей врагов Державы — и без всякой охраны... Вы, я думаю, им без труда глаза отвели...
«В какой семье вампир растет, может, даже родители не знают,
— Что до вас, — анджеевец поднял пистолет, — вам уже и молиться поздно.
— Пан учитель! — знакомый голос из-за спины.
Радевич обернулся. У анджеевцев хорошее зрение, он наверняка увидел то же, что и я: как слегка дрожит шестизарядный «зигзаг».
Реакция у анджеевцев тоже хорошая, но Радевич выстрелить первым не успел. Наверное, слишком вжился в роль учителя.
«Зигзаг» дрогнул и пальнул. Домбровского тряхнуло отдачей, он едва не выронил револьвер из рук, но снова поднял и снова выстрелил.
Учитель стоял молча, ощупывая грудь, как тогда, когда потерял медальон. Потом он упал.
«По меньшей мере, — подумал я — будто это было утешением, — он не стал стрелять в спину».
Домбровский выпростался из кустов, подошел ближе. Он глядел на тело со смесью удивления и непонимания.
— Он... не живет?
— Не живет. Мертвый.
Наверное, надо было перевернуть его, чтоб убедиться; но и по позе учителя было ясно, что тот бесповоротно мертв.
Снайпер белогорский, так его и растак.
Я знал, что мальчишка чувствует. Сейчас ему не верится, что он сделал непоправимое. Радевич ему не раз приснится — живой или мертвый, но во сне его легко будет оживить. Вряд ли Домбровский раскается в убийстве, но непоправимость повиснет на нем как камень — и тайно он много раз захочет вернуться в то время, когда выстрелы еще не прозвучали.
Потом он привыкнет.
Потом пойдут следующие.
Рано или поздно это случилось бы — и все равно было горько. Я его упустил.
— Почему ты это сделал?
— Он за Адамом охотился, — сказал Домбровский, по-прежнему глядя на труп. Кажется, он хотел толкнуть его ногой, но при мне постеснялся. — Я Адама в обиду не дам. Я ему клялся.
— Клялся?
— Гербом и отцовским именем, — сказал он с легким вызовом. Но всякое позерство из его тона исчезло, как не было. Говорил он, несколько запыхавшись, на губе и на лбу блестел пот. — Мой дед дал такую клятву его деду. Князю Белте. Их в одном бою убили.
— Так ты знаешь?
Вместо ответа Домбровский оттянул вверх рукав рубашки на здоровой руке. Все правое предплечье было в следах порезов и укусов — совсем свежих и старых, еле угадывавшихся на коже.
— Адька... с ним бывает.
— Только перепаивать его не надо было, он же непривыкший. Он оттого и пошел по лесу бродить. И еще легко отделался.
Мальчишка растерялся:
— Так он из-за этого? А мы не знали...
Я едва не сказал: «Вот будете знать теперь».
Только никакого «теперь» не будет. По меньшей мере, для них двоих.
— Постой-ка! — до меня только сейчас дошло. — Так это ты потому комедию с кровью устроил? Чтоб на эту руку не посмотрели?
— Так... — Он засмущался почему-то. — Она говорит: давай правую! А я же знаю, что там... Увидит — крик подымет...
Вот ведь артисты...
— А можно тоже спросить? Та дама... из совета... ее ведь не Белта?..
— Нет, — сказал я. — Не Белта.
Мы закопали учителя у дороги. Интернат, глухо-черный, спал, закрыв ставни. Но я почти уверен, что слышал шелест платья, когда доставал лопаты из подсобки. От непроверенного источника информации никуда не скроешься.
Ночь совсем загустела; скоро рассвет. Я вынес Домбровскому пакет с едой и одеждой.
— Уходи.
У него лицо затвердело:
— Без Адама не пойду.
— Пойдешь. Через два дня мне придется сообщить об исчезновении учителя. Гарды захотят найти убийцу — ты хочешь, чтоб они и Белту с тобой искали?
— А как же он?
— Белта тоже уедет. Но у него другой путь. Я о нем позабочусь.
Очевидно, Домбровский достаточно знал о нашей крови, чтоб не сомневаться в моих словах. Он кивнул.
— Зачем ты вообще давал ему клятву? Ты же понимал, кто он есть.
Мальчишка подобрался:
— Потому и дал. Он не умрет. Нас перебьют, а его не смогут. А он князь. С соколом на гербе. Если мы ничего не сможем, так Адам сможет.
— Ты соображаешь, что говоришь, Домбровский? И кому говоришь?
Он улыбнулся:
— А что? Вы своих не сдаете, пан директор.
Я не видел, как они прощались. Мне надо было подготовить отъезд Белты, пока не рассвело. Раньше, чем я рассчитывал, — но что делать...
В конце концов он сам явился ко мне в кабинет. Полностью одетый, серьезный.
— Южка ушел, — сказал он, глядя в пол.
— И правильно сделал.
Прямо в кабинете Адам переоделся в белую рубашку с коричневым галстуком, вельветовые брючки и скрипучие кожаные ботинки. Все было чуть велико, но брюки мы подвернули, а ботинки зашнуровали потуже. Вышел вполне добропорядочный остландский ребенок. А в фуражке со значком «юных орлят» — и вовсе картинка.