Игра в классики на незнакомых планетах
Шрифт:
— Если крестьяне увидят, что вы там рядом шатались, — они сюда даже не с вилами придут, а с огнем. И подожгут тут все. Ладно, Белта мал еще мозги иметь, но ты-то...
Они не реагировали. Как та стенка, об которую горох.
— Еще раз уйдете — можете не возвращаться. Лучше вам будет — не возвращаться.
Из кабинета оба вышли притихшие и будто пришибленные.
— Вот за этими двумя смотрите, — сказал я Радевичу после обеда. — Возраст у них разный, интересы... тоже. Нечего им вместе ошиваться. Ничего...
Тот поморщился. Сам рос в интернате, знает.
— Ну вот... сами понимаете. Не книжки ж вместе читают.
Тут я едва не засмеялся: вспомнил ту самую книжку, что Белта спрятал от прежнего учителя. И смех, и грех.
Радевич кивнул, потер усталые глаза. Вид у него был осунувшийся, веки — воспаленные.
— Что такое? Довели вас дети?
— Луна у вас неприятная, — просто сказал Радевич. — Полнолуние сейчас, так она на полнеба. Очень мешает спать.
И в самом деле полнолуние.
— Вот как. Что ж, в Казинке у вас луны не было?
Он зевнул:
— Она там меньше. И вдобавок — у вас здесь ставни не закрываются...
Луна, и верно, была огромной. Бледная, слабо светящаяся, с серыми проплешинами, она зависла прямо над крышей главного корпуса — того и гляди, свалится. Вечером я долго стоял, любуясь на нее, и не сразу увидел, что не один такой созерцатель. Верхом на стволе старой яблони сидел воспитанник Белта и завороженно таращился в небо. Отбился от своих — белогорцы, сгрудившись у костра, доигрывали последнюю перед отбоем партию в карты. А этот вцепился в яблоню, смотрит вверх. Лицо, и без того обычно белое, теперь стало серебряным, как профиль на монете.
Я его окликнул — Белта не пошевелился. Позвал погромче — безответно. Еще одного лунатика нам в доме не хватало... Потрогал осторожно за ногу — не навернулся бы...
Он услышал наконец.
— Ой! А я... на нее засмотрелся. Она такая...
— Такая, — я кивнул. — Вредно много на луну смотреть. Прыгай.
Мальчишка свалился прямо на меня. Ухватил руками за шею.
— Ну, здравствуй, — говорю.
Улыбается. Слезать не хочет. Нечасто им здесь приходится на ком-то виснуть.
Перехватил его поудобнее.
— Ты как себя чувствуешь, Белта? Что-то ты бледнее, чем обычно...
— Нормально. А Южка говорит, на юге всех сирот зовут детьми луны. Говорит, легенда такая есть.
— Южка твой много чего говорит... только не обязательно его все время слушать. Что вас с ним в лес понесло?
— Это не нас... Это я один пошел. А он искал меня потом.
— Час от часу... Ночью в лесу, знаешь, и на других детей луны можно наткнуться. Здесь так обычно нечисть называют...
— Интересно, — сказал он мне в воротник, — как это... быть нечистью.
— Думаю, не слишком весело...
Я пронес его мимо отблесков костров и приземлил на ступеньки
— Что это ты все про нечисть? Никак князя Белту забыть не можешь?
Он сел на ступеньки, обхватил руками колени. Заявил безапелляционно:
— Он испугался.
— Вроде он был не робкого десятка...
— А вы откуда знаете?
— А я все знаю.
Мальчишка облизнул губы и сказал упрямо:
— Испугался. Что попадет во тьму, когда умрет. Только он мог же не умирать...
— Знаешь, — я примостился рядом на ступеньке, — я сам не очень верующий. Но вроде, если душа добровольно уйдет во тьму, она уже не вернется к свету.
— Одна душа! — звонко сказал Белта. — А от него... на нем все княжество было.
— Нечистью быть неприятно. Чтоб жить, придется убивать других. Все время. Думаю, князю этого не хотелось...
Мальчишка пожал плечами:
— Все убивают.
— Ты бы, значит, не испугался...
Он поглядел на меня и помотал головой. Лицо его все еще было серебряно-бледным, словно луна оставила на нем свой отпечаток. На далекой церкви — на полпути от нас к деревне — глухо пробили часы. Отбой.
На следующее утро Лина и девочки, вернувшись с рынка, сказали, что видели в деревне «ту машину» и знакомую медсестру; велели ждать их в гости.
Марыля, вертевшаяся неподалеку, обрадовалась и побежала к девчачьему корпусу.
Больница в городе — единственная на всю округу. Туда свозят раненых после рейдов по лесам. Крови у них часто не хватает, вот и ездят к нам. Дети у меня давно уже разучились бояться иглы, радуются, когда их оттуда навещают, — оттого что после процедуры получают булки, сахар и даже конфеты, невидаль этакую.
— Кровь брать! — разнеслось по территории. — Кровь брать едут!
— Это их имели в виду ваши крестьяне, когда говорили о вампирах? — поинтересовался Радевич.
Я обернулся и поглядел на него. Прямо.
— Господин учитель. Я понимаю, что вы пытаетесь шутить. И понимаю, что сам слегка... либерален и, возможно, создал у вас неверное впечатление. Но я вас попрошу воздержаться при мне от таких высказываний. Во избежание.
Он, кажется, устыдился.
— Простите, господин директор.
Я послал его собрать младших и умыть, чтоб они хоть отдаленно напоминали человеческих существ.
Приехали они часа через два — две медсестры, приставленная к ним дама из попечительского совета и могучий шофер. Медсестры уже привычно разложили инструменты в медицинском кабинете. Я оставил Радевича наблюдать и увел высокую гостью потчевать к Лине. Если честно, не люблю я созерцать эти процедуры.