Игра в классики на незнакомых планетах

Голдин Ина

— Если крестьяне увидят, что вы там рядом шатались, — они сюда даже не с вилами придут, а с огнем. И подожгут тут все. Ладно, Белта мал еще мозги иметь, но ты-то...

Они не реагировали. Как та стенка, об которую горох.

— Еще раз уйдете — можете не возвращаться. Лучше вам будет — не возвращаться.

Из кабинета оба вышли притихшие и будто пришибленные.

— Вот за этими двумя смотрите, — сказал я Радевичу после обеда. — Возраст у них разный, интересы... тоже. Нечего им вместе ошиваться. Ничего...

хорошего их связывать не может. А что может...

Тот поморщился. Сам рос в интернате, знает.

— Ну вот... сами понимаете. Не книжки ж вместе читают.

Тут я едва не засмеялся: вспомнил ту самую книжку, что Белта спрятал от прежнего учителя. И смех, и грех.

Радевич кивнул, потер усталые глаза. Вид у него был осунувшийся, веки — воспаленные.

— Что такое? Довели вас дети?

— Луна у вас неприятная, — просто сказал Радевич. — Полнолуние сейчас, так она на полнеба. Очень мешает спать.

И в самом деле полнолуние.

— Вот как. Что ж, в Казинке у вас луны не было?

Он зевнул:

— Она там меньше. И вдобавок — у вас здесь ставни не закрываются...

Луна, и верно, была огромной. Бледная, слабо светящаяся, с серыми проплешинами, она зависла прямо над крышей главного корпуса — того и гляди, свалится. Вечером я долго стоял, любуясь на нее, и не сразу увидел, что не один такой созерцатель. Верхом на стволе старой яблони сидел воспитанник Белта и завороженно таращился в небо. Отбился от своих — белогорцы, сгрудившись у костра, доигрывали последнюю перед отбоем партию в карты. А этот вцепился в яблоню, смотрит вверх. Лицо, и без того обычно белое, теперь стало серебряным, как профиль на монете.

Я его окликнул — Белта не пошевелился. Позвал погромче — безответно. Еще одного лунатика нам в доме не хватало... Потрогал осторожно за ногу — не навернулся бы...

Он услышал наконец.

— Ой! А я... на нее засмотрелся. Она такая...

— Такая, — я кивнул. — Вредно много на луну смотреть. Прыгай.

Мальчишка свалился прямо на меня. Ухватил руками за шею.

— Ну, здравствуй, — говорю.

Улыбается. Слезать не хочет. Нечасто им здесь приходится на ком-то виснуть.

Перехватил его поудобнее.

— Ты как себя чувствуешь, Белта? Что-то ты бледнее, чем обычно...

— Нормально. А Южка говорит, на юге всех сирот зовут детьми луны. Говорит, легенда такая есть.

— Южка твой много чего говорит... только не обязательно его все время слушать. Что вас с ним в лес понесло?

— Это не нас... Это я один пошел. А он искал меня потом.

— Час от часу... Ночью в лесу, знаешь, и на других детей луны можно наткнуться. Здесь так обычно нечисть называют...

— Интересно, — сказал он мне в воротник, — как это... быть нечистью.

— Думаю, не слишком весело...

Я пронес его мимо отблесков костров и приземлил на ступеньки

корпуса. Тут горел фонарь, но его жидкий огонек ни в какое сравнение не шел с озарившим все, как днем, лунным светом.

— Что это ты все про нечисть? Никак князя Белту забыть не можешь?

Он сел на ступеньки, обхватил руками колени. Заявил безапелляционно:

— Он испугался.

— Вроде он был не робкого десятка...

— А вы откуда знаете?

— А я все знаю.

Мальчишка облизнул губы и сказал упрямо:

— Испугался. Что попадет во тьму, когда умрет. Только он мог же не умирать...

— Знаешь, — я примостился рядом на ступеньке, — я сам не очень верующий. Но вроде, если душа добровольно уйдет во тьму, она уже не вернется к свету.

— Одна душа! — звонко сказал Белта. — А от него... на нем все княжество было.

— Нечистью быть неприятно. Чтоб жить, придется убивать других. Все время. Думаю, князю этого не хотелось...

Мальчишка пожал плечами:

— Все убивают.

— Ты бы, значит, не испугался...

Он поглядел на меня и помотал головой. Лицо его все еще было серебряно-бледным, словно луна оставила на нем свой отпечаток. На далекой церкви — на полпути от нас к деревне — глухо пробили часы. Отбой.

***

На следующее утро Лина и девочки, вернувшись с рынка, сказали, что видели в деревне «ту машину» и знакомую медсестру; велели ждать их в гости.

Марыля, вертевшаяся неподалеку, обрадовалась и побежала к девчачьему корпусу.

Больница в городе — единственная на всю округу. Туда свозят раненых после рейдов по лесам. Крови у них часто не хватает, вот и ездят к нам. Дети у меня давно уже разучились бояться иглы, радуются, когда их оттуда навещают, — оттого что после процедуры получают булки, сахар и даже конфеты, невидаль этакую.

— Кровь брать! — разнеслось по территории. — Кровь брать едут!

— Это их имели в виду ваши крестьяне, когда говорили о вампирах? — поинтересовался Радевич.

Я обернулся и поглядел на него. Прямо.

— Господин учитель. Я понимаю, что вы пытаетесь шутить. И понимаю, что сам слегка... либерален и, возможно, создал у вас неверное впечатление. Но я вас попрошу воздержаться при мне от таких высказываний. Во избежание.

Он, кажется, устыдился.

— Простите, господин директор.

Я послал его собрать младших и умыть, чтоб они хоть отдаленно напоминали человеческих существ.

Приехали они часа через два — две медсестры, приставленная к ним дама из попечительского совета и могучий шофер. Медсестры уже привычно разложили инструменты в медицинском кабинете. Я оставил Радевича наблюдать и увел высокую гостью потчевать к Лине. Если честно, не люблю я созерцать эти процедуры.