Игра в ошибки
Шрифт:
— Иди, – кивнула Алиса. – Я сейчас, только докурю…
Она сидела на кухне, курила и смотрела в окно, на улице не было ни души; раннее-раннее утро, Алиса перевела взгляд на часы: почти шесть, и снова уставилась в окно. Было грустно и тоскливо, и долгожданного облегчения не было и в помине. Вдалеке показалась быстро движущаяся фигура, Алиса сразу узнала Кима, он прошел почти под окном, и то, что она увидела на его всегда бесстрастном лице, было не описать словами…
«Веселая ночь, доброе утро…» – тоскливо подумала Алиса и изо всей силы вмяла бычок в пепельницу.
— Малыш, ты скоро? – окликнул ее из комнаты Михалыч.
— Иду, – поднялась Алиса. – Уже иду…
Через
Глава 11
Лиана поставила точку и автоматически потянулась за сигаретой. Роман закончен, но в ее жизни все будет не так. У нее было достаточно времени, чтобы все понять, оценить и сделать свой выбор. В памяти возникло сияющее лицо Ивара. Она – Лиана, а не Алиса. И больше никогда не пойдет на поводу у придуманного героя. Творить свою судьбу нужно в жизни, а не на бумажных страницах. Этот вариант хорош для поэтических метафор, не больше…
Лиана поднялась из-за стола, засунула исписанные листы в папку, достала из-под кровати большую сумку и бросила папку на дно. Потушила сигарету и принялась медленно, методично укладывать в сумку вещи. Потом, с той же медлительностью и методичностью, она прошлась по всему дому, расставляя все по местам, убирая в холодильник оставшиеся продукты и проверяя, везде ли выключен свет.
— Возвращаемся домой, – серьезно сказала она коту, следующему за ней по пятам.
Лиана еще раз огляделась по сторонам: дом, с закрытыми наглухо шторами стал угрюмым и нежилым, Лиана торопливо нагнулась, зашнуровывая ботинки, накинула плащ, засунула за пазуху кота и подняла сумку с привязанной к ней машинкой.
Лиана медленно побрела по грязи, прижимая к себе кота, сумка с машинкой при каждом шаге бились о ее ногу, идти было очень неудобно и тяжело, но Лиана мужественно шагала дальше, дождь, ливший все это время, почти прекратился, лишь сыпало сверху какими-то остатками, словно кто-то решил отжать выжатое уже белье, было холодно и при дыхании лицо ее окутывал пар, Лиана поставила сумку и постучала в дверь.
Ивар открыл сразу же, словно все это время просидел под дверью в ожидании ее прихода. Он улыбнулся, и Лиана поняла, как он похудел и осунулся за последнее время.
— Я закончила повесть. Алиса сделала свой выбор. Я сделала свой. Возьми, – Лиана протянула Ивару папку с рукописью. – Я хочу, чтобы ты это сжег. У меня не получилось, а может быть, я просто плохо хотела… Давай сделаем это вместе… И забудем эту историю раз и навсегда… У нас впереди еще целая жизнь… Нужно только не повторять старых ошибок…
Ивар улыбнулся, протянул ей руку, и тогда пошел снег. Первый, белый, по-настоящему зимний снег…
Часть вторая. «Игра в ошибки»
Глава 1
Она всегда любила гулять около этого небольшого двухэтажного особнячка. Она выныривала из подъездного горла старой сталинской многоэтажки на шумящую, ругающуюся машинами загазованную улицу, оставляя за спиной разрисованный лифт и заплеванную лестницу, потом, не сворачивая, шла вдоль дороги мимо одинаковых домов, безразлично поблескивающих глазницами невидящих окон. Первые этажи домов изо всех сил манили прохожих заманчивыми разноцветными вывесками, как стоящие вдоль дороги проститутки в поисках своих клиентов, – то
Дома укоризненно провожали ее изощренно украшенными витринами и неожиданно кончались.
Железная дорога, играя полосатым хвостом, призывно гудела электричками и поездами, люди на платформах, поддавшись голосу современной Сирены и собственной непреодолимой тяге к путешествиям, ныряли в раскрытый рот вагонов, таща за собой нажитые непосильным трудом вещи, проблемы и детей. Она улыбалась и махала им вслед рукой, дожидалась последнего вагона и осторожно переступая, переходила железнодорожные пути, слушая, как убаюкивающе затихает гул рельсов.
За железной дорогой начинался старый парк. Ветхие скамейки уже никого не могли удержать на своих спинах, деревянные фигурки, вырезанные когда-то давно чьей-то старательной и ласковой рукой, потемнели от времени, усохли и скукожились, и уже трудно было различить, кого именно когда-то хотел изобразить мастер – то ли человека, то ли птицу, то ли неведому зверушку. Огромные деревья мудро взирали с высоты своих лет на заросшие тропинки, на пробивающиеся юные ростки, на маленькие фигурки изредка забредающих сюда людей, и даже летом роняли свои листья вниз. И листья, кружась, опускались на землю, как седые волоски с головы очень старого человека, отчего земля в любое время года, исключая зиму, была скрыта под разноцветным ковром серо-желто-зеленых листьев, который то шуршал, то чмокал, то звенел под ногами. Она трогала ладонью шероховатые стволы, и поражалась их силе и мудрости.
В глубине парка маячило маленькое озерцо, вода в нем всегда была холодной, и поэтому оно не пользовалось славой у недалеких местных жителей, падких на отдых и развлечения. Зато его очень любили серо-синие утки, которые не мыслили себе жизни без его холодной и чуточку мутной воды, без его засыпанных листвой берегов, без его ряби, подаренной ветром-озорником.
Она обходила озеро, здороваясь, набирала в ладони холодную озерную воду и подкидывала ее вверх, поднимая к каплям лицо. Утки встречали ее радостным кряканьем, она доставала из сумки кусок батона и кормила галдящих птиц.
Тропинка слева от озера выводила ее на главную аллею, которая отличалась от остальных только своими размерами, но была так же стара и засыпана листвой. На этом ее путь заканчивался: вдоль аллеи и стоял ее любимый дом. Она устраивалась на потемневшей скособоченной скамейке, которая радостно скрипя, принимала ее тяжесть, и доставала из сумки сигарету. Сигаретный дым поднимался над аллеей и исчезал в густоте листьев, успев подарить им лишь маленькое, едва уловимое объятье тепла.
Дом тоже был старым. В мутных окнах отражалась листва и кусочки неба, две колонны у входа, казалось, давно устали держать обвитый плющем балкон, двери которого уже забыли, что означает слово – «открываться», облупленные стены хранили в себе сотни нерассказанных историй из жизней своих навсегда ушедших обитателей, крыша кое-где зияла прорехами, угодливо подставляя свою внутренность бродяге дождю, звонко или грустно поющему рыцарские баллады вперемежку с задорными песенками. Она смотрела в подернутые поволокой глаза дома и всем сердцем понимала, как он страдает от постоянного и давнего безмолвия внутри него, от нескончаемого одиночества и отсутствия родной души, которую он любил бы, как себя самого, которую, – только дайте ему волю, – он бы холил и лелеял, укрывал от дождя и снега, от затейника-ветра, от слепящих лучей солнца, от невзгод и обид.