Игра в жизнь
Шрифт:
Наутро Витя нас провожал до Нижнего Архыса. Заехали на радиотелескоп. Для меня «телескоп» значит смотровая груба со стеклами. А тут — громадное много-многометровое кольцо, нашпигованное чем-то непостижимым. Называется «Ротан» — радиоухо, или зеркало, состоящее из одного обода. Из нею и идет сигнал туда. Оно и «слушает». Витя опять сказал, что его проверочная идея, о которой говорили ночью, — она многое может определить. Если идея подтвердится, то... нету! ИХ НЕТУ!
И опять прошло время. Отодвинулся назад Ставрополь. Начался новый сезон в театре. Завихрилась московская жизнь. Однажды позвонил незнакомый человек, спросил, помню ли я Витю Ш. Попросил о встрече. Пришел. Долго молчал, сидя напротив
Ну, конечно же, я вскрикивал. «Как? Что? Почему? Когда?» Конечно, спрашивал — может, болезнь, может, несчастная любовь? Вроде нет. Неизвестно. А в научном плане, в карьере? Он же казался таким успешным. Пришедший сказал: «Он и был успешным. Может быть, даже слишком. Он там в президиум такую разработку послал, такую идею. Прямо-таки кардинальную в определенном смысле». — «А ответ был?» — «Был! Подтвердилось!»
«Идея подтвердилась? — осторожно спросил я. — Так что значит... ТАМ ПУСТО?»
Пришедший человек вопроса не расслышал. Стал рассказывать подробности смерти Вити. Но это все была физиология. О причине самоубийства можно было только догадываться. Я спросил, почему он пришел ко мне. Он объяснил — в записной книжке у Вити был мой телефон и несколько строк о наших разговорах. Пришедший спросил, не напишу ли я некролог, что ли, или воспоминание о нем для одного научного израильского журнала, который хочет посвятить ему и его работам номер. Я согласился. И написал. Послал по указанному адресу. Но ни журнала, ни этого человека больше никогда не видел.
Когда смотришь на небо, особенно на юге в теплую ночь, так бывает приятно, уютно. Как будто все это небо, и звезды, и гуманности только и созданы, чтоб нам, глядящим, было красиво. А в другой раз поднимешь голову — Господи, бездна! Как далеко от нас! Или это мы далеко? Откуда мы? Куда мы? Как вытерпеть?
Светает.
Звезды гаснут.
Сны
НЕПОНЯТНО, ОТКУДА ОН ВЗЯЛСЯ. Он не вышел из леса, не приблизился от видневшейся вдали деревни. Он просто возник на поляне среди невысоких кустов. В руках длинная корявая палка. Он ее не срезал в орешнике и не обстругал. Очевидно, он просто подобрал ее. Он приложил эту кривую палку к плечу и стал целиться в вершины деревьев. Снизил прицел на уровень молодого ельника. Потом вскинул палку в небо одной правой рукой и дважды нажал на воображаемые курки. «Пах, пах!» — крикнул он. Эхо слабо ответило. Он постоял неподвижно. Потом пробежал несколько шагов и опять вскинул пачку в небо. «Пах, пах!» Меня он не видел. Он задрал голову, раскинул руки в стороны и упал на землю. Кусты скрыли его от меня. Я догадался, что он там и лежал, прежде чем появиться в поле моего зрения. Я вернулся в лесную тень и по хорошо различимой тропе пошел обратно к Сендеге. Было очень жарко, и я решил еще раз окунуться.
«Пах, пах!» — донеслось с поляны.
За обедом Анатолий Васильевич подошел к моему столу. «Можете еще раз рассказать всю картину? Есть желаюшие. И я опять послушаю»,— сказал он. Я дожевал макароны и вышел к скамейкам у входа в столовую. «С самого начала, — сказал он. — Какой самый псовый кадр?» «Кто-то сидит в автомобиле. Ему душно. Он хочет открыть окно и никак не может. Он мечется между стеклами», — сказал я. Анатолий Васильевич утвердительно кивал и широко улыбался. Глаза смотрели в пустоту. В этой пустоте он, кажется, видел кадр, который я описывал. «Никакой музыки, — продолжал я, — только его тяжелое дыхание. А рядом, очень тесно, множество других машин. И во всех люди. Очень крупно — мужские, женские лица. И никто на него не смотрит. Никто не слышит, что он бьет кулаками в стекло». Анатолий Васильевич вскинул голову и издал восхищенное восклицание.
Эту
Фильм назывался абсолютно непонятно — «8 1/2». С середины просмотра из зала начали выходить. Сперва по одному, парами. Потом целыми рядами. Дышать стало легче. В финале звучал до слез трогательный и абсолютно несентиментальный цирковой марш:
Как в детстве, как в цирке — труба, барабан. Клоуны, праздник, румяна с мелом. Детство флейту подносит к губам. Все милые образы в белом, в белом.По окончании фильма аплодировали. Не горячо, а как-то задумчиво. Вываливались в открывшиеся двери. А там уже докуривали и бросали окурки в урны зрители второго сеанса. Я остался. И опять началось.
«8 1/2»
Кто-то сидит в автомобиле Ему душно. Он хочет открыть окно и никак не может.
Но я уже знаю, что это сон, который снится некоему человеку. Человек — наш коллега, он кинорежиссер. Его зовут Гвидо. А играет его Марчелло Мастроянни. А поставил этот фильм Федерико Феллини. И сам я как во сне. Второй раз подряд смотрю я двухсполовинойчасовую картину.
Не надо зрачок подозрительно суживать. Смотрите щедрее — вам станут ясны Сплетенные в фильме в чудесное кружев Явь и бред. И мечты, и сны.Я совсем не спал в медленном жарком поезде «Москва—Кинешма». За темным стеклом вагонного окна опять крутилась в танце толстая Сарагина и мать бежала по широкому песчаному пляжу с криком: «Гвидо, Гвидо! Куда же ты, глупый мальчишка?!» Марш Пино Рота стучал в висках.
На пароме мы переплывали утреннюю Волгу. Потом автобус прыгал по лесной дороге. Целая толпа знакомых лиц встречала вновь прибывших. На подносе рюмки с водкой и соленые огурцы. Никита Подгорный, по-джентльменски подтянутый, но в каких-то страшных шлепанцах, говорит хорошо поставленным голосом: «Прописка. По пятьдесят грамм, не более. Огурчик. И еще по пятьдесят. Это для начала». Лица... гладкие, молодые... Олег Ефремов, Алла Покровская, Володя Васильев, Катя Максимова, Толя Эфрос, Наташа Крымова, Галя Соколова, Андрюша Торстенсен, Элла Бруновская, Миша Погоржельский, Ира Карташова, Володя Шлезингер, Саша Белинский, Миша Дорн, Аркадий Рубцов, Аня Шилова, Пров Садовский, Миша Шпольский с женой Аллой, Татьяна Густавовна, Андрюша Вермель, Боря Левинсон, Алеша Казанцев, Юра Яковлев, Сима Маркиш, Маркуша Неймарк, Аза Ли- хитченко, Лева Цуцульковский, Наташа Сомова...