Играй в меня

Шайлина Ирина

— Не приходи больше, — попросила я. — Пожалуйста.

— Не могу, — покаялся он. — Всё равно буду за дверью торчать. А там кушетка жёсткая и вообще сквозняк. Тебе меня не жалко?

— Жалко, — улыбнулась снова я.

Зачем заставляет меня то улыбаться, то плакать?

— Нет, — возразил Димка. — Не жалко. Ты не думаешь, что со мной станет я, когда ты умрёшь? Я все эти годы мечтал вернуться. Как сумасшедший. Ты же мой дом, Катька. Даже если тебя рядом нет, где-то ты должна быть.

— Я запрещаю печалиться обо мне.

Он засмеялся. Горько. Так горько, что мне снова реветь захотелось.

— Права

скорбеть ты у меня не отнимешь. В конце концов, я имею даже право умереть. Ты же умираешь.

— Нет.

— Катька… Вот то, что ты испытываешь ко мне, оно растёт и во мне же. Только в сто крат большее. Извращенное, демоническое, неправильное. Это зависимость. Я не смогу без тебя, и это просто констатация факта.

И шантаж ещё. Небо светлело, я видела Димкин профиль. Губы сжаты. Волосы совсем отросли, падают на лоб прядками. Хочется отвести, мешают наверное, но никак — одна рука с капельницей, вторая у Димки. Я спряталась, как сумела — закрыла глаза.

— Глупенькая, — сказал он. — Честно, не лежала бы на больничной койке, я бы тебя отшлепал. Вот прооперируем тебя, вставим тебе новое сердце, накорми всяческими витаминами, а потом я тебя отшлепаю. Да так, чтобы дня три на задницу сесть не смогла.

— А потом?

— А потом… сама решай. Ты главное не умирай. Столько глупостей ещё не совершила. Да и я слишком прекрасен и молод, чтобы умирать, а я ведь тебе назло помру.

— Дурак.

— Даже спорить не буду. Утро уже… Я пойду. Медсестре скажу, чтобы вколола обезболивающее. Спи сладко.

Боль, тупая, ноющая начала накатывать совсем недавно. Я привыкла терпеть, даже ритм дыхания не сбился. Но догадался, что терплю. Выпустил мою руку, ей сразу стало холодно и одиноко, одеяло неравноценная замена. Наклонился и поцеловал меня в лоб. Губы сухие, обветренные, когда то сотни раз мной целованные. К горлу снова подкатила горечь.

Дверь за ним закрылась, оставляя меня одну в мутно сером, вязком, как кисель рассвете. Медсестра и правда пришла. Обезболивающее я не любила, хоть оно и дарило мне покой. Я становилась слишком уж спокойной. Ватной. Засыпала. А спать именно этим утром мне было страшно, не могу объяснить почему. Может потому, что ладонь так и мерзла без Димкиной руки, и не помогло то, что я спрятала её под одеялом, баюкая на израненной груди.

Я уснула. Мой сон был на удивление спокойным, никакие предчувствия меня не терзали. Потом я не раз этому поражалась. Ну как так, столько всего вокруг происходит, а я соплю, словно младенец? Даже боль решила меня не беспокоить и подарила блаженный тайм аут, хотя никакая обезболка не убирала её полностью. Больное, порезанное, а затем зашитое сердце все равно напоминало о себе покалываниями через дурман лекарства.

Открыла глаза только в полдень. Хотела было потянуться, потом вспомнила, про повязки. Удивительно, почему не больно? Вынула ладонь из под одеяла, посмотрела внимательно, не остались ли на коже отпечатки его рук. Не остались, жалко. А потом увидела его. Димка сидел у самых дверей, словно не решаясь подойти ближе. Глаза усталые, лицо осунулось, щетина. Вроде, трезвый. Они так часто приходили ко мне в эти последние дни, то вместе, то порознь и почти всегда распространяли вокруг себя амбре дорогого алкоголя. Сенька так вовсе пришёл раз настолько

пьяным, что едва шевелил ногами. Но глаза у него были страшно трезвыми. Смешной факт — если приходила мама Димы, то им звонили с охраны и они убегали. Такие взрослые мужчины, а внутри дети совсем….

— Ты что, не спал совсем? — рассердилась я. — На себя посмотри! Словно это ты у нас умирать собрался, а не я.

Димка улыбнулся. Но едва-едва. Его что-то явно беспокоило, то, что он скрывал от меня. Мы были порознь столько лет, но этого мужчину я знала, как облупленного. Дверь скрипнула, впуская в палату Сеньку. Этот тоже был изрядно помят, видно, что пил всю ночь. Но в руках стаканчик кофе. У меня рот слюной наполнился, так кофе захотелось, но нельзя… В то утро я была удивительно рассеянной.

— Проснулась? — спросил Сенька. — Доброе утро.

Я снова насторожилась. Эти двое явно от меня что-то скрывают!

— Рассказывайте немедленно, — потребовала я. — Что вы от меня скрываете?

— Хочешь кофе?

Я умоляла их три дня уже это кофе принести. Хоть глоточек, контрабандой мимо вахты медсестры. Но эти упертые мужчины упрямо отказывались, несмотря на мои доводы о том, что глоток кофе явно не убьёт меня скорее искалеченного сердца. И что за покладистость?

Сердце вновь сбилось с ритма, напомнило о себе, сторицей отомстив за спокойную ночь, полоснуло острой болью. У меня перехватили дыхание. Они метнулись ко мне, оба. Я стиснула простыню пальцами, закрыла глаза, пережидая.

— Нет, сегодня я не умру, — сказала я. — Говорите!

— Я не хочу, — страдальчески сморщился Димка. — Не хочу, не могу…

Сенька отвёл взгляд. Я могла бы предположить, что мои рыбки сдохли, но вряд-ли их бы так встревожила их погибель. Жизнь в который раз отобрала у меня нечто дорогое. Сенька и Димка здесь, я безмерно рада, что они пришли оба, ожидание дурной вести могло бы убить, если бы опасалась за кого-то из них. Всё от меня ушли, все… кроме Ляльки. Ляля не ушла, она просто спряталась в детство. Я потянулась, пытаясь отыскать сотовый телефон, позабыв, что потеряла его, а о том, чтобы завести новый даже не подумала. Я эгоистичная сука! Упиваюсь тут своей болью позабыв обо всем на свете!

Я пошатываясь поднялась с постели. Раствор с капельницей опустел, иголка вытащена, рука моя была свободна — видимо я спала, и пропустила этот момент. Надо идти. Они, эти мои мучители не дадут телефон, если хотят уберечь меня от новостей. Надо идти на вахту, у медсестёр телефон точно есть… Надо позвонить в клинику и срочно узнать, как там моя Лялька.

— Ты куда, — испугался Димка и подхватил меня под руки, когда меня занесло и я чуть не упала.

— Если вы мне ничего не говорите, я сама узнаю.

Димка меня на руки поднял и стоял так, явно намереваясь не давать мне возможности идти куда-либо самостоятельно. Весьма нелепо, наверняка, со стороны, но в тот я не готова была оценить или улыбнуться. Сенька собой дверь загородил. Церберы, не иначе.

— Ты меня собрался так держать все полгода, которые мне отмерил врач? — едко спросила я. — Или сколько он мне даёт? Три месяца, четыре? Как вариант, можно приковать меня к кровати. И смотреть, чтобы никто из медсестёр ничего мне не сболтнул. Дежурить и спать будете по очереди. А потом я умру и проблема решится. Так?