Игрок
Шрифт:
— Это все. Нет, погоди. В час дня завтра у тебя встреча с психиатром.
Ах вот оно что. Меня освободили от паразитной нагрузки. Перспектива настолько радужная, что нервная дрожь пробирает. Открываю карту. Что ж, помимо показателей там действительно значится мое имя. Капранов не соврал.
Вздохнув, направляюсь к палате, в которой наряду с еще четырьмя пострадавшими разместили моего подопечного. Рука и обе ноги на растяжках, бинты обвивают все тело. Ну, конечно, он счастливчик, как же иначе? Всем бы такое везение — устроить многонедельный привал на больничной койке, после которого его будет ждать ужасно болезненная физиотерапия. Вздохнув, сворачиваюсь калачиком в кресле напротив.
Считается, что смотреть на пиликающее табло — работа не из приятных. Как правило, поручают ее интернам, но меня разжаловали, и ныне мы с пациентом в равных условиях. Мужчину побило камнями здания, меня — принципами Павлы. Только, в отличие от глупого ординатора, он коротает несправедливость во сне. Я бы тоже хотела сократить реабилитационный период таким образом… Стараюсь уснуть. В кресле, это сделать не очень просто, но если принять во внимание фактор убийственной усталости, то все в порядке.
Утро наступает слишком быстро. Будто сна и не было. И спина разламывается. Первым делом начинаю считать время, которое осталось до пробуждения пациента. Не скоро еще. Бросаю взгляд на показатели приборов и обнаруживаю, что все безупречно. Сердцебиение мужчины постепенно замедляется, приходя в норму. Организм медленно, но верно крепнет, и отчего-то это наполняет меня некой странной радостью и надеждой. Мой подопечный — борец. Раз за разом оправдывает самые смелые ожидания. Несмотря ни на что выжил, хорошо перенес операцию, и теперь идет на поправку. Наверное, другой врач вздохнул бы с облегчением и поспешил сбежать — ведь все в порядке, угрозы нет. Но мне безумно не хочется уходить.
Я всегда стремилась быть лучшей, не останавливалась, не оборачивалась, бежала в авангарде, ни разу не наблюдала процесс выздоровления в таких подробностях, предпочитая творить чудеса в самостоятельно, а не быть пассивным наблюдателем оных. И вдруг обнаруживаю, что это удивительно приятно. Вы только вдумайтесь: тело настолько сильно, что в состоянии выдержать падение на него здания, а затем восстановиться. Что еще в этом мире настолько крепко и эластично одновременно?
Если честно, узнав, что сердце в очередной раз сдается на милость болезни, я почти утратила веру в хорошее. Для врача это недопустимо. И, может быть, только может быть, забота о человеке, чудом спасшемся из капкана смерти, — то, что поможет исцелиться и мне. Хотя бы морально.
Кирилл
Чистый лист в голове, ужасная боль во всем теле; темнота вокруг. Откуда-то издалека доносятся непривычные звуки, голоса. Что происходит, где я? Пытаюсь осмотреться, но веки почти не открываются, и ни зги не видно. На мгновение парализует страх, а затем пытаюсь пошевелиться… и не выходит даже на миллиметр сдвинуться. Только больнее стало, и звуки приборов усилились.
— Тише, — раздается сбоку едва слышный женский голос. — Вы в больнице. Говорить пока нельзя. Знаю, вам больно, и скоро я снова позволю вам уснуть, но должна задать пару вопросов. Потерпите, пожалуйста, чуть-чуть, совсем каплю.
Прикосновение к векам причиняет ужасную боль. Зачем она приоткрыла мой глаз? Светит фонариком? Но я не вижу света. Не вижу ничего вообще. Писк прибора становится угрожающим. Пытаюсь сказать ей о своей слепоте, но что-то непонятное мешает. Трубка?
— Успокойтесь, тише, — так же спокойно и негромко произносит врач, и, как ни странно, совсем банальные слова успокаивают. В голосе, наверное, дело, в его уверенности. — Я напомню, что было. Здание обрушилось, вы пострадали… — Обрушение. Почти ничего не помню, только какие-то обрывки, крики… — Мы провели ряд операций, осложнений нет, с вами все хорошо. Но при вас не было найдено документов, и мне придется спросить имя. Моргните один раз, если его помните. — Старательно сжимаю веки. — Отлично. — Кажется, обрадовалась, но я не разделяю ее восторгов. — Сейчас я выну трубку из вашего горла, не пытайтесь много говорить, только имя.
Каждое ее прикосновение, пусть и легкое, почти невесомое, причиняет адскую боль. Но я рад. Ей необходимо знать. Я не могу не видеть, не могу. Главное не отключиться раньше, чем мне это удастся. Наконец приток кислорода резко заканчивается, и я сипло, на выдохе, произношу:
— Кирилл Харитонов. Я ничего не вижу.
Мои слова явно обескураживают врача. Что ее больше шокировало? Новость о моей личности или слепоте? Мгновение девушка молчит, а затем просто возвращает трубку на место.
— Просто спите и ни о чем не беспокойтесь. Я буду за вами приглядывать, — говорит она, кажется, вставляя в катетер иглу и вводя укол снотворного.
Да, я знаю, что все будет хорошо. Теперь будет. Потому что они знают кто я. Потому, случись что с таким пациентом, их не только засудят — их клеймят.
Жен
На этот раз Архипов протягивает пакетик с орешками мне. Второй круг? Удивительно, что орешки все еще остались. Хотя, без них было бы совсем не то — сценка в кабинете главврача определенно заслуживает закуски, если не самого короля-попкорна. Еще бы, Капранов и Павла уже дошли до рукоприкладства. Он только что ткнул ее в лоб пальцем, и теперь наша начальница наотмашь хлещет его по рукам, видимо, доказывая, насколько неуважителен был подобный жест.
— Пятьсот на то, что это из-за пациента?
Начинается…
В отличие от коллег, я прекрасно знаю, в чем дело, но новость о том, что наши Великие делят шкуру неубитого медведя — а, точнее, лавры, которые непременно достанутся официальному врачу Кирилла Харитонова — лучше попридержать. Авось, если грамотно приложить рычаг, то решетка с дверей операционной слетит. Навряд ли Павле нужны снующие по больничным коридорам журналисты, учитывая, что Капранов проморгал гематому, в результате которой наш меценат-фармаколог ослеп. Иронично, в любых других обстоятельствах она бы с радостью устроила себе полномасштабную пиар-кампанию, но Капранов облажался, и теперь, даже если полить все сиропом в духе «побоялись, что две трепанации пациент не выдержит», обязательно найдется умник, который скажет «какие вы молодцы! — здесь обязательны три издевательских хлопка в ладоши. — Только мне снимочки, пожалуйста. Так сказать, для протокола. И карту. И скорую. Мы его у таких бездарей забираем!». Увы, это факт. Пациент вполне себе транспортабелен. Или будет, через пару дней.
А пока я витаю в грезах о лучшем будущем, обстановка в кабинете меняется, Капранов высовывает из дверей голову и рявкает:
— Елисеева! — и кивает в кабинет.
Думаю, Мельцаева на грани того, чтобы приступить к ликвидации неугодных свидетелей. Она явно расстроена тем, что именно я узнала личность пациента, но сказать ни одного упреждающего слова не успевает, поскольку внезапно меня сгребают в охапку и запихивают подмышку. Поначалу пытаюсь отбиться от загребущих лап, но меня с одного шиканья успокаивают, и приходится просто присесть в попытке дождаться пояснений: на Гулливера Андрей Николаевич не тянет, и «под крылышко» я не очень-то помещаюсь.