Игрок
Шрифт:
— Что принимается в качестве ставки? — уточняю на всякий случай.
— Все, что найдете в своих закромах.
Ого, а вот это не показатель порядочности. И совсем не гарантия того, что мы выйдем отсюда живыми. Что ж, учитывая, сколько денег собрал мой брат, непорядочность мне только на руку… Иногда продать можно даже ценную информацию. Хотя, думаю, в данном случае не прокатит.
Карты сдает сам Григорий. Это хорошо, потому что тогда меня не обвинят в жульничестве, а также я делаю первую ставку. Нужно все просчитать. У меня есть одна попытка. Только одна. Две выигранные партии — подозрительно, а уж три… это сразу смертный приговор.
— Вы на малом блайнде. Сколько?
— Сто тысяч. — В масштабе двух миллионов ставка не такая уж и маленькая, но, когда есть всего одна попытка, неуверенной быть нельзя.
— Принимаю. Двести.
— Уравниваю.
Наконец Григорий сдает нам по две карты и выкладывает трехкарточный флоп (общие карты). Что ж, теперь можно увидеть некие перспективы. Поймав испытующий взгляд Сантино, я понимаю, что он оценивает мою мимику. Не верит в то, что я могу обыграть своего оппонента. Я не мастер блефа, рассчитываю только на удачу, но хотелось бы верить, что на открытую книгу я не похожа, и ему нечего ловить. Однако, внимание чуточку смущает. Вдруг Григорий расценит этот взгляд неправильно? Но тот, по-видимому, занят расчетом вероятностей, в результате которого поднимает ставку до пятисот.
— Вот и славно, — сообщает Ян, удостоверившись, что все его чертовы желания учтены, и поднимается с места. — Пойду погуляю там, где трава зеленее. Удачи, сестренка.
Если бы брат не был так осмотрителен и обошел стол с моей стороны, клянусь, я бы ему подножку подставила… Но он без проблем скрывается, не удосужившись даже дверь придержать. По крайней мере хлопает она так, что морщатся все. А вот Сантино не уходит. Он вообще выглядит так, будто происходящее его ужасно нервирует. Волнуется за меня? Отчего? Уж не считает ли себя в долгу?
— Ваш брат — настоящая находка для учредителей подрывной деятельности, — сообщает мне Григорий, заставляя ужаснуться тому, что я снова думаю о парне, с которым переспала всего однажды. — Подумать только, заставил вас играть в покер.
— Считаете, женщины плохи в азартных играх?
— Женщины по натуре не азартны. Это противоречит вашей природе.
— О, как же вы ошибаетесь… — усмехаюсь, коротко стреляя глазами в Сантино снова.
Черт! Черт-черт-черт! Елисеева, хватит уже. Переспали, он был неплох, внимателен… ладно, очень неплох и очень внимателен, но это также означает, что не все, а очень все. Очень-очень все.
— Кстати, слышал, вы нейрохирургией увлекаетесь. — Неприятно, что Григорий говорит о моей большой любви так, будто это детская игрушка.
— Уверяю вас, с нейрохирургией у меня более чем серьезно.
— Значит, вам нравится спасать людей.
И смотрит, главное, так, что хочется ощупать лицо, дабы убедиться, что его взгляд не образовал на нем приставучую паутинку… Весь он — этот Григорий — до приторности липкий. Как разлитое по скатерти варенье. Если уж поставил локоть — то не избавишься, пока не отмоешься.
— И вы не из крыс, которые бегут с тонущего корабля, даже когда он представляет собой крайне сомнительную партию в покер.
— Думаете, дело в этом? Думаете, мне нравится стоять на постаменте героя и получать заслуженные лавры? — хмыкаю. — О нет. В какой-то мере хирургия напоминает покер. Вскрывая ваш череп, я не буду точно знать, что там увижу. Но если все сделаю правильно, если проконтролирую каждое свое движение, и если карта пойдет, то вы останетесь живы. Собственных усилий всегда недостаточно, риски велики, а шанс ошибиться огромен, но когда все срастается… Это ощущение не передать словами. Я не Флоренс Найтингейл (сестра милосердия и общественный деятель Великобритании), Григорий, я всего лишь игрок.
Его взгляд все такой же заинтересованный, не отпускающий. Он выкладывает на стол следующую карту, даже не глядя на колоду.
— Поднимаю до двух миллионов.
— Поддерживаю, — киваю, не говоря о том, что это мои последние сбережения.
И в этом весь кошмар сегодняшней игры. Если он еще поднимет ставку и не примет в качестве ответа то, чем мы располагаем помимо денег, я буду вынуждена пасовать, и мы все потеряем. Ровер. И карту. Да и в ад бы ее, но делать заново все тесты, вспоминать все операции, поселиться в больнице… О нет, не так я планировала провести ближайшие месяцы. Ян может сколько угодно полагаться на мою удачу, но, пока я не царь Мидас, — мы — рабы воли ублюдка напротив. А в том, что он именно ублюдок, лично я ни разу не сомневаюсь.
— Это все, что у вас есть? — улыбается Григорий, подтверждая мои опасения. — Какая жалость, ведь я бы не прочь еще поднять ставку…
— Только после ривера (последняя общая карта), — напоминаю я ему правила.
— А после него у вас волшебным образом появится требуемая сумма?
— Только если вы разбираетесь в бриллиантах, — киваю я на собственные часы, подаренные мне родителями на двадцатилетие.
— Чудесно. Но без оценщика я не могу дать за них, скажем, больше двух миллионов.
— Трех.
— О нет, Евгения Александровна, двух и ни копейкой больше.
— Думаете, я вру?
— Думаю, вы не в том положении, чтобы торговаться.
Золотые часы с драгоценными камнями… говорю же, ублюдок. Чувствую, как под столом меня едва ощутимо пинает Сантино. Если он думает, что таким образом передал мне некую неведомую информацию, и я ее расшифровала, то у меня для него плохие новости.
— Давайте так, — говорю. — Если после ривера будет смысл торговаться, вы просто назовете то, что примете в качестве ставки.
— Отличный план, — улыбается Григорий и выкладывает карту.
В общем-то, мне она была ни к чему — я уже знала, что торг уместен, но теперь по короткому хищному взгляду мужчины понимаю, что он ликует… Посещает ли меня тень сомнения? Разумеется, только я все равно гоню ее прочь.
— Сколько вы там хотели? Три миллиона? Ну так давайте поднимать на три. До пяти.
На стол опускается внушительный кейс. Кейс против милых моему сердцу маленьких часиков и неизвестности.