Игрок
Шрифт:
— Отпусти меня! — начинаю сопротивляться, вырываюсь, но сама не понимаю, как вдруг оказываюсь в его руках и прижата к двери. Замок щелкает. — Не приближайся, — шиплю, и страха не испытываю совершенно. — Оставь! Не смей! Ненавижу таких, как ты. Составителей словарей и вешателей ярлыков!
Но меня не слушают, а просто поднимают на руки, еще сильнее вжимая в дверь. Оттолкнуть не получается, и постепенно запас ярости иссякает.
— У меня от тебя крышу сносит. Вообще не знаю, на кой сюда притащил. Но отпускать точно не собираюсь.
Слова настолько личные, что, окончательно разрешая конфликт, наши губы прижимаются друг к другу. И все совсем не так, как в прошлый раз. Сердце заходится и тело дрожит, потому что он знает мое имя и мой шрам. Он знает что-то во мне, внутри, в душе. Все неправильно, интимность просто зашкаливает… пугает. Я почти забыла, что такое быть с мужчиной, который тебя знает. А Арсений знает. Не название любимого ресторана или имена домашних животных, а то самое уродливое, что вырывается в моменты отчаяния. Совсем другое. Должны ли мы были встретиться во второй раз? Хочу верить, что да. Фатализм, как иллюзия предрешенности, временами так приятен — особенно когда выбиваешься из сил в попытке плыть против течения…
Он ставит меня на пол; полурвет, полустягивает одежду, не оставляя ни малейшей детали, и все так быстро, что я даже добраться до него толком не успеваю. Разве что куртку в сторону отбрасываю. И вот, стою голая в его прихожей, чувствуя неприятные крупинки песка стопами и вынуждая себя не прикрываться руками. А он всего в паре шагов. И смотрит, будто запоминает.
— Что случилось?
— У меня в квартире инопланетянка, — говорит он, и я покрываюсь от этих слов мурашками. Отчего он назвал меня инопланетянкой? В этом что-то очень личное и совершенно недоступное… Почему я не могу быть здесь?
Самая обычная квартира. С небольшим шкафом-купе и засыпанным уличным песком ламинатом. Остальное не разглядеть, так как свет мы не включали. Но мне и не дают — накрывают новой волной поцелуев, отвлекая на то, что по-настоящему важно. На кровать, где я оказываюсь уже спустя пару минут.
— Отдай, — требую я, когда мне в очередной раз не позволяют снять футболку. — Так не честно!
— Жизнь вообще не очень честная штука, так отчего бы в постели оказалось проще? — резонно вопрошает он, толкая меня назад. — У тебя помада есть?
— Ну… да, — удивляюсь вопросу. А он уходит и возвращается с моей сумкой.
— Где?
— Ты что, правда залезешь в мою сумку?
— Я же спросил, где.
— Ну да, чему я удивляюсь? Мою машину ты уже продал. В кармашке сзади, — вздыхаю.
Без зазрения совести лезет в карман и достает оттуда маленький тюбик. Это та самая помада, которая не очень идет, и потому является дежурной. Старая. Ношу ее на случай, если вдруг явится какое-нибудь начальство и придется выглядеть… более представительно, чем обычно. Она слишком яркая, не люблю такие. Кожа у меня смуглая, но я не фанат попугайской раскраски. Не стоило слушать Виолетту и покупать ее, это ведь она любит экспериментировать с собственной внешностью, а не я…
— Крась губы, — велит Арсений.
— Зеркала нет, получится плохо.
— Я все равно собираюсь в скором времени избавиться от нее, — буднично сообщает он, будто эта мысль его совсем не возбуждает.
Помилуйте, действия-то говорят совсем об обратном. И то, как он следит за процессом преображения. Его выражение лица в этот момент чуть ли не самое сексуальное, что я в жизни видела. Хотя, наверное, картинка, что надо.
Сижу голая в его квартире, в его кровати, и крашу губы темно-бардовой помадой, в то время как он стоит рядом полностью одетый, выжидая момент. Черт… Кажется, наши больные эротические фантазии совпадают. По крайней мере, когда я закрываю тюбик, рука дрожит. И для протокола: у меня почти никогда не дрожат руки — для хирурга это совершено неприемлемо.
Он подходит тихо, как хищник к жертве, встает на кровать одним коленом. Парализованная таким пристальным вниманием, замираю. Отчего-то чувствую себя кроликом под взглядом удава… А он вдруг поднимает руку и размазывает помаду по подбородку. Я знаю достаточно о мужских ассоциациях, чтобы испугаться. Но в его жестах нет ничего грубого или жестокого. Кажется, даже наоборот. Тем не менее сижу, замерев, не представляя, что будет дальше. И вдруг он очень быстро со стоном впивается в мои губы, заставляя упасть на простыни, вынуждая мучиться из-за изобилия одежды на его теле.
Наконец, когда я окончательно надоедаю ему попытками раздеть — ну а что, ведь правильно действую! — меня ставят на колени и разворачивают спиной. Губы оставлены в покое, и рваные, короткие, чуточку болезненные поцелуи перемещаются на шею, терзают ухо.
— Только не говори, что решила отделаться по-быстрому, как в прошлый раз.
— А ты, можно подумать, обиженным остался.
Видимо, я кое-кого здорово задолбала, настолько, что теперь меня сильно кусают в плечо, около шеи. Но это безумно приятно, вся кожа мурашками покрывается. В странном порыве стыдливости сжимаю плечи руками, надеюсь, что они уйдут. Но мой маневр разгадывают и усмехаются.
— Раздевайся, — требую в очередной раз.
— Ты меня начинаешь всерьез разочаровывать. Тут тебе не учения по сбору автомата.
— Так вот оно что. А я-то думала, что в качестве эталона взяты три минуты…
Однако договорить не получается, потому что в следующий миг его пальцы добираются до моей груди, и остается только откинуть голову ему на плечо и бестолково ловить ртом воздух.
— Вот теперь ты мне, наконец, по-настоящему нравишься.
Сантино
Бывает секс, после которого дико тянет покурить. Нечасто, но все же. Сейчас я стою около форточки и смолю, пока инопланетянка спит в моей кровати. Она отключилась мгновенно, почти завидую. Мне приходится прибегать к никотиновой помощи.
Инопланетянка заснула, запутавшись в одеяле. Темное пятно на белых простынях. Черные кудри падают на лицо и щекочут нос, во сне она пытается почесать его, вяло борется с волосами, но никак не выходит. Забавно. Усмехнувшись, делаю новую затяжку и размышляю. Никогда не относился к фанатам вешалок для одежды — модных нынче анорексичных моделей, — да и вообще всегда считал себя сторонником девиц иной масти — светловолосой, но какая может быть логика, если я вдалбливался в ее тело в состоянии полного аффекта. Знаю, что надо вызвать такси, вышвырнуть ее вон; и, уж если совсем честно, не хрен вообще было ее сюда тащить. Сразу надо было отослать домой — да хоть, мать вашу, вертолетом, лишь бы мозги снова включились — но нет же. Припер к себе, раздел и наслаждался тем, что представительница иной цивилизации сидит голая на моей кровати и наряжается для меня в одну лишь помаду. Странный город этот Питер. Воздух, видно, здесь другой. Наркотический. Все извилины в кучу.