Игрушка для хищника
Шрифт:
Поддался, блядь, какой-то слабости, — то ли от воспоминаний, то ли от личика этого ее…
Не понимаю, — и от того психую еще больше.
— Ну? — проходит вечность, когда Алька наконец выходит.
— Физиологически с ней все в порядке, — устало снимает перчатки, вздыхает. — А вот психически… Не знаю, что там с ней произошло, но сознание просто вытеснило последние дни жизни. Не помнит их. Помнит только, что на выступление с девочками ехала, а дальше — черная дыра, в которой только ты почему-то
— Серьезно, Арт? Колыбельные?
— Я тебя умоляю, Аля. Мало ли что девчонке присниться в горячке могло.
— Арт?
И ничего, черная пелена перед глазами.
— Твою мать, Артур! — последнее, что слышу сквозь гул в ушах.
Глава 9
Просыпаюсь от того, что слепит глаза.
И тяжесть какая-то на груди, — хотя, скорее легкая, чем тяжелая.
С каких это пор у меня жалюзи открыты? И окна нараспашку? Даже сюда слышу завывание волн и как они бьются о скалы.
И по лицу что-то ползает. Жуки, видно, налетели.
Смахиваю, — и натыкаюсь на теплую руку.
— Очнулся, — слышу облегченный вздох, — и перед глазами вмиг всплывает улыбка. В лучах солнечного света, мать его! И я даже знаю, чья!
Вот же, блядь, бред, — никогда снов не вижу почти, а если вижу, то в них обычно еще темнее и чернее, чем за закрытыми шторами.
Распахиваю глаза, — и тут же получаю обжигающую резь прямо по зрачкам.
Но успеваю ее заметить, — нет, бля, не приснилась. Лежит на плече, улыбается и по щеке по моей пальцами водит.
— Ты что здесь забыла? — блядь, что у меня с голосом? Я даже сам его почти не слышу.
Девчонка с психологической травмой приперлась ко мне в постель?
Интересный ход. Сначала — разжалобить, потом стать любовницей. Бля, как все просто! А я еще нервы себе выгрызал!
— Ну, ты же был со мной, когда мне было плохо… Вот и я с тобой, — и так и водит пальцами, не переставая. К волосам осторожно притрагивается, как будто знакомится, щупает, — медленно, неторопливо, робко даже как-то.
— Ведь это так важно, — чтобы кто — то был рядом, когда тебе плохо, правда? — голос этот ее — все еще сама невинность, как звоночек золотой прям.
Нет, блядь, девочка, — ухмыляюсь, — так мужиков не соблазняют. На такой образ может, папик какой-нибудь толстозадый поведется, которым девочек растлевать и раскрепощать интересно. А мы — к другому привыкли. Да и не соблазнишь меня, — я сам выбираю, кого мне хочется. А потом беру.
— Тебя не учили, что в постель к взрослым мужчинам прыгать не очень прилично и безопасно? — почему-то вместо того, чтобы сбросить, наоборот, — сжимаю талию. Тонкая она у нее, как тростинка. И кожа бархатная, так и водил бы по ней
Небезопасно, девочка. И для тебя, и для меня — небезопасно.
Потому что уже притягиваю к себе сильнее, зарываясь в твой этот запах одуряющий, — сладкий, нежный, такой будоражащий, — и чувствую, — вот как будто этого запаха твоего мне всю жизнь и не хватало, как будто бы нашел что-то такое, — чего не искал, но которое всегда мне было нужно. Как вода, которую хочется хлестать сейчас в полную глотку. И которой не напьешься.
И хочется в запах этот занырнуть, выпить его, весь забрать, чтобы в поры впитался. Весь его из тебя вытянуть, сколько бы его ни было.
Потому что у меня, — врешь ты, или правда, — но, в отличие от тебя, нет никакой потери памяти. И я не забыл, кто ты и откуда, зачем и почему появилась в моем доме. Не забыл. Только решить пока ничего не могу, творится внутри что-то, что решение принять не дает. Странное.
Сам по себе кулак сжимается, а второй рукой все еще глажу эту сладкую бархатную кожу.
— Ты не можешь сделать мне ничего плохого, — снова улыбается, и волосы со лба мне смахивает назад. — Я знаю. Ты не такой.
Ни хера ты меня, девочка, не знаешь. Ни хера.
А рука, как в дурмане, сжимает ее еще сильнее, еще крепче, — чтоб не только кожей ее чувствовать, чтобы вжать в себя ближе, теснее.
— Ты совсем ничего обо мне не знаешь, — криво усмехаюсь. — И не помнишь.
— Не знаю, — кивает и снова улыбается, как будто ей на Новый Год елку до потолка принесли. — Но чувствую. Здесь, — и руку к груди прижимает. — Я очень волновалась за тебя. Аля сказала, — у тебя воспаление в плече пошло. От огнестрела. Ругалась очень. Матом.
— На всех? — усмехаюсь, представляя себе, как Алька разошлась и всех вокруг гоняла.
— На тебя в основном. Даже я много нового услышала. А это — не так просто, новыми словами меня удивить.
Блядь, — что ж у меня от ее голоса такое тепло по всему телу разливается? Как будто домой попал, — а там все — родное, и ждут тебя, и рады, и пирожками пахнет. Охренеть.
Действительно, — видно, серьезное воспаление пошло, я ж рану так и не обработал по-нормальному. Вот и бред какой-то чувствуется.
— Света, иди к себе, — резко говорю, от такого тона обычно у всех вокруг желание разговаривать пропадает.
Но не у нее, — улыбается только и пальчиками по груди моей проводит.
А меня ведет уже, — окончательно ведет, от каждого ее прикосновения. От дорожек этих медленных по груди пальцами, от мурашек, которыми что-то внутри покрывается.
— А почему Тигр? Из-за татуировки?
И когда только рассмотреть успела? Тигр у меня на боку, от плеча до паха. Она что, тут все трое суток тело мое изучала?