Игрушка для хищника
Шрифт:
И снова у меня гости, — Алька, вместе с девчонкой своей, которую оставила в прошлый раз и мужиком каким-то мнутся на пороге. Растерянная Алька, туда-сюда нервно ходит, на часы взгляд все время бросает.
— Что? — вылетаю из машины.
И даже мысли нет о том, что из моих людей что-то могло случиться, — вот ни одной. Только про девчонку.
И гадость мерзостная, липкая к груди растекается, — тревога? Блядь, с этим надо что-то делать.
Не привык я к такому. Вообще ничего, кроме адреналина, ощущать не
— Аля? — даже не замечаю, как сильно стискиваю ее руку.
— Думала ей капельницы сегодня поставить. И… Накормить, внутривенно…
— И? — блядь, меня это уже начинает раздражать. Даже трясти начинает. Нельзя сразу к сути?
— В себя она пришла, — Алька отводит глаза. — В панике. Никого к себе не подпускает. И… Тебя зовет.
— Меня? — где-то что-то снова сжимается. В груди где-то. Странно. Вроде там у меня травм нет?
— Хозяина дома. Говорит, ты ее на руках качал. Колыбельные пел, — Алька смотрит на меня так, будто впервые видит. — Конечно, путает что-то на стрессе, не отошло еще сознание. Может, воспоминания какие-то детские… Наложились. Но тебя описывает очень точно. Даже татуировку твою на груди.
Усмехаюсь, чувствуя, как что-то во мне расслабляется.
Ну, да, Тигр же не может на руках кого-то качать! Колыбельные — это вообще что-то на грани фантастики. Особенно, — после того, что Алька обо мне решить успела. Я ж теперь для нее вообще монстр!
Хмыкаю, глядя на нее — никогда такой растерянной еще не видел.
Хотя, — это даже для меня все за гранью, на самом деле.
— Привет, — тихо отворяю дверь и осторожно, медленно подхожу к девчонке.
Забилась в угол, ноги руками обхватила и трясется вся.
— Чего хулиганишь? — тихо спрашиваю, подходя, окидывая взглядом перевернутую тарелку с едой и брошенный на пол стул.
Смотрит на меня, — и глаза эти ее такие, огромные, и страх в них сменяется чем-то… Хрен знает чем. Но успокаивается.
— Ты пришел, — вот она, слабая, но все-таки улыбка, на которую мне почему-то хотелось посмотреть. — Они говорили, я тебя выдумала. Приснился ты мне, говорили.
— Ну, видишь, выходит, не приснился, — черт его знает, что во мне происходит. От того, что в себя пришла, от улыбки ее этой. Дергается что-то.
Кивает, подымаясь с пола. И смотрит так, — долго, внимательно. По-взрослому как-то. Даже слишком.
— Это ведь был ты?
А меня резануло.
Я, блядь. Я это был. Я с тобой все это делал. Мне самому гнусно. И не потому, что именно с ней, — а вообще, по факту.
— Ты со мной сидел, пока я болела, да? Они говорят, ты не мог.
— Поешь, Света. Тебе поесть нужно и выздороветь. Ты понимаешь?
— Эти люди…
— Они ничего плохого тебе не сделают. Они — нет.
— Я их не знаю! — снова паника в голосе и какое-то отчаяние. — Что-то случилось. Что-то очень… Страшное, — затравленный взгляд
— Случилось, Света. Но сейчас это не важно. Сейчас тебе нужно поесть и успокоиться. И поспать нормально. В постели, не на полу в уголке. Ты болела. Им нужно тебя посмотреть. Лекарства, может, какие-то ввести.
— Я… Не знаю, — впивается руками в волосы. — Не знаю… Нужно?
— Нужно, Света.
— Только… Если ты будешь рядом.
Киваю и выхожу позвать Алю.
Что мне с ней делать? Если бы я знал сейчас ответ на этот вопрос. Может, — просто отправить домой, когда оклемается? Вот так — просто? Приставить к ней кого-то, а дальше уже решать, когда на связь с папашей своим выйдет?
Опасливо смотрит на Алю и ее помощников. Как загнанный зверек. Просит, чтобы я сел рядом, — и я сажусь, почти касаясь ее. С трудом успокаивается и перестает их боятся.
— Я сейчас уйду, пусть тебя осмотрят, хорошо? А потом переедешь в другую комнату. Там намного светлее. И тебе, наверное, будет удобнее.
Судорожно делает вдох, но все-таки кивает, соглашаясь.
— Только… Можно я здесь останусь? Здесь не страшно. Тут все тобой пахнет. Ты сильный. Ты добрый. Ты меня защитишь…
Блядь! И глаза эти, снова полные отчаяния!
— Оставайся, — мягко отцепляю ее руку от своей футболки под шокированным взглядом Али. Ну, да. Добрый. Кажется, так меня еще в жизни никто не называл. Нелепо даже как-то.
Долго как-то Алька не выходит, — больше часа.
И я психую, брожу по коридору возле комнаты.
Глаза эти ее передо мной стоят, душу выедают, — хотя, какая у меня на хрен душа, откуда бы ей взяться?
Только вот, была бы прожженной сукой, — не сорвало бы ее так.
Или играет? Нужно как-то же выживать, чтоб самой в живых теперь остаться? Притворяется девчонка?
Хер знает, — на то, чтобы так притворяться, нужно очень большим талантом обладать, тут одна на миллион сможет. Да и я привык чуять каждую грань эмоций.
Но мы, детдомовские, — взрослеем очень рано, — другие за всю жизнь до этого не дорастут, к чему мы в пятнадцать можем доразвиваться. Страстная тяга выжить, — она такая, — звериная, все остальное на другие планы уже отходит. И мы умеем выживать, любой ценой, — это уже в крови выжжено и прошито. Намертво.
Страх… Паника?
Может, — за себя просто настолько боится? Понимает, что из этой воды уже целой выйти не получится. При любом раскладе они в ней — настоящие.
Но с каких херов эта вот блажь, что я — добрый и защищать ее буду? Тактику себе такую выдумала, пока лихорадку разыгрывала? Увидела меня другим, — таким, каким я сам себя давно не видел и каким уже давно похоронил, — и решила, что сыграть на этом можно?
Только, блядь, почему внутри все колошматит, когда думаю, что на самом деле психику мог ей сорвать?