Игрушка для хищника
Шрифт:
Блядь! На хрена я все это вообще устроил? Жили бы себе спокойно вдвоем, из дому бы не выпускал…
— Света! — кажется, уже ору, лупя по щекам, пытаясь привести ее в чувство, — но ничего, ни хрена не выходит, — дышит, еле слышно, с хрипом, но лежит в руках, как тряпичная кукла.
И я могу только реветь на весь храм, прижимая ее к себе.
— Это — не конец, Тигр, — скалится Альбинос, — которому явно по хрен, что с его дочерью. — Это — только начало. Ты, сука, каждой каплей собственной крови мне платить за все, что сделал, будешь.
— Света? —
— Живая…
Глаза, наконец, с тихим вздохом, распахиваются.
Но…
Но в них такой ужас, что самого передергивает.
— Тшшшш, — пытаюсь успокоить, но, очнувшись, она начинает изворачиваться в моих руках, как уж на сковородке. — Все будет хорошо, малыш.
— Это был ты, — выдыхает она побелевшими губами. — Ты!!! — хриплым воем ужаса. — Ты!
— Я заберу тебя, моя девочка, — Альбинос, скрученный Змеем, таки протягивает к ней руку. — Или ты готов убить ее отца у нее же на глазах, а, Тигр?
Нет, блядь, я не готов. Ни к чему не готов. Особенно, — ко взгляду этому ее. В котором ужас переплелся с ненавистью.
Да, блядь. Я все забыл. Очень сильно постарался, чтоб забыть. А она вот, — вспомнила. И, если бы у меня был шанс поговорить с ней, что-то объяснить, то, возможно… Нет, не простила бы, но, может быть, смирилась. Поняла бы хотя бы, почему. Но — так… Так я потеряю ее навсегда. Слишком грамотно разыграл карты Альбинос. Слишком я расслабился, не подумав, что он с такой стороны зайти может. Слишком поверил, что мы спрятаны с ней от всего мира. Все — слишком.
— Отпусти. Отпусти меня, Артур.
И мольба в голосе такая отчаянная, от которой снова всего переворачивает и на куски разрывает.
— Нет, — и снова все как будто со стороны.
Будто не мои губы, а чьи-то чужие, ставшие деревянными, каждое слово произносят льющимся и тут же застывающим перед нами в воздухе металлом.
— Как ты не понимаешь! — дрожит вся, задыхаясь. — Я не могу стать твоей женой! После того… После всего этого!
Но от меня уже так просто не отшатнешься. Рука впивается в ее тело стальной хваткой.
— Нет, — оглушительно трещит, разрываясь, платье моей невесты, пытающейся, как рыба на берегу, все-таки вырваться.
— Артур, — тихий голос священника, будто ничего и не случилось. — Вы не можете взять невесту силой. Это противно Господу.
— Не можешь, — содрогаясь, неживым эхом, повторяет Света. Совсем без жизни в каждом звуке. — Не можешь. Ты…
Смотрю на свою руку, медленно разворачивающую ствол на молодого священника.
— Венчай, — снова выплевываются расплавленным металлом слова. — Ты произнесешь эти слова и станешь моей женой, Света. Или я сейчас убью их обоих.
И снова ужас, полыхающий огненным пламенем в ее глазах. А перед моими — пелена, — черная, жуткая, с кровавыми отблесками. Сквозь которую кружится перед глазами пол церкви, залитый
— Неужели ты действительно такое чудовище? — выдыхает, почти не дыша.
— Я сказал уже, Света. Сказал, что не отпущу. Венчай!
Опуская ее на ноги, крепко прижимая за талию.
— Все равно не отпущу, — рычу, глядя на беззвучно открывающиеся губы. — Или два трупа — и я все равно тебя забираю, или мы сейчас спокойно венчаемся и уезжаем.
— Пообещай, что никого не убьешь… — уже обреченно, уже ни на кого не глядя.
— Я жду, Света.
— обещаю быть верной, почитать тебя как главу нашей семьи, заботиться и поддерживать тебя в болезни и здравии, в печали и радости, в бедности и богатстве, обещаю быть верной и преданной тебе до последнего шага моей земной жизни, — глухо, безжизненно звучит ее голос, разрывая мне виски.
— Клятва, данная так, ничего не значит, — бормочет священник.
— Не тебе решать, — собственный глухой голос ураганом разносится по церквушке. — Заканчивай.
Ее рука в моей застывает в лед. Даже дрожать перестала. Вся в статую превратилась, вся замерла. И таким же ледяным был поцелуй, который я таки вырвал из нее.
— А теперь — домой, — не думал, что придется нести на руках жену вот так, волоча, чтоб не сбежала и не сопротивлялась.
Не глядя на меня, она бросила затравленный взгляд на Альбиноса и судорожно сжала кулаки, впиваясь ногтями в кожу до крови.
— Я вытащу тебя, доченька, — бросает Альбинос нам вслед, от чего тело моей жены снова дернулось.
А я лишь проклинаю себя за то, что не убил вовремя эту мразь. Но уже — ничего не вернуть. Ничего.
Все разметать на хрен хотелось, — вот оно, счастье, распирающее нас, молодоженов! Все вокруг крушить и разносить в хлам!
Но я лишь упрямо прижимаю к себе тело женщины, ради которой готов был на все, и которая уже никогда не будет моей.
Ни-ко-гда.
Оглушительно металось стуком отбойного молотка по грудной клетке, вырывая с ребрами и мясом все то, во что мне сдуру удалось поверить. Вырванное у жизни, сворованной счастье закончилось.
И ведь я знал.
Знал, что так будет. До тех пор, пока сам себе не отшиб память, поддавшись этой вере.
Но, может, мне хоть что-нибудь, хоть как-нибудь еще удастся спасти, исправить? Объяснить, в конце концов!
Все, что мне теперь осталось, — хвататься, как за соломинку, за эту глупую надежду.
Она ведь меня любила, — любила искренне, по-настоящему. Она ведь должна меня услышать… Пусть не сейчас, не завтра, даже не через неделю. Но рано или поздно ведь должна!
Только зверь внутри рычал, подпевая колошматящим каплям по венам.