Игры Боэтии
Шрифт:
Такова уж сила невезения Тони, что через месяц или полгода у порога хижины непременно объявятся всадники с озлобленным гармром на цепи и настойчивым вопросом: «Здесь в конце лета не проезжали пятеро егерей с собаками?». Что, опять прикажете пускать их в расход? Оврагов для складирования мертвецов не напасешься. Он мирный алхимик и врачеватель, а не живорез из Гильдии Теней!
Первую пару дней альтмер провалялся без сознания. Не очнулся, даже когда Тони стаскивал с него драное зеленое тряпье, вытаскивал глубоко засевшие в плоти арбалетные болты и промывал раны жгучим настоем горноцвета и болотных стручков. Из-за обрубленных ушей Тони мысленно прозвал альтмера Корноухим. Надо ж будет как-то его звать, когда очухается, а настоящих своих имен Высшие
Судя по оставшимся на коже меткам и затянувшимся шрамам, последние лет десять Корноухий вел весьма бурную и насыщенную жизнь, полную лишений и опасностей. Он был тощим и жилистым, как тот, кому частенько приходится голодать и довольствоваться малым. Обе ступни стерты в кровь почти до мяса – похоже, он несколько дней подряд бежал, почти не останавливаясь, в сапогах, которые были ему малы. По плечам и спине тянулись тонкие рубцы – кто-то изрядно поработал над альтмером плетью. Под нижними ребрами справа багровело шершавое пятно размером с ладонь Тони, явственный след недавнего и плохо зажившего ожога. Как истинный исследователь, Тони потыкал в пятно металлической палочкой и на всякий случай брызнул на него снадобьем собственного изготовления. Ожог никуда не денется, но есть недурной шанс на более быстрое заживление.
Покопавшись в своих вещах с намерением переодеть альтмера, Тони выяснил, что его барахло либо узко Корноухому в плечах, либо коротковато.
— А кто виноват, что ты такая дылда? – раздраженно сообщил Тони бесчувственному телу. – Другой на моем месте сразу придушил бы тебя да выкинул за порог. Но я ведь душа добрая и отзывчивая. Мне всегда больше всех надо. Возись тут с тобой, как будто заняться больше нечем. Бравые егеря тебя наверняка заслуженно гоняли. Может, ты как есть убийца и преступник, на которого розыскные листы на всяком углу развешаны. Что я из-за тебя натворил, спрашивается? Прикончил блюстителей при исполнении. Без всякой жалости и снисхождения. Меня за это точно вздернут. Утешает, что и тебя тоже.
Прежде чем спалить бывшую одежду альтмера в печи, Тони вдумчиво обшарил карманы. Отыскал пару серебряных септимов с вычеканенным драконом, пригоршню медной мелочи, пергаментный свиток с короткой записью незнакомыми буквами и тщательно сложенный лоскут ткани черного цвета. Тони развернул находку и озадаченно покрутил в руках. Кусочек плотного шелка, наискось отрезанный от стяга или баннероли. Ткань украшал вышитый золотыми нитями герб в виде двух скрещенных стрел и пятиконечной звезды под ними. Мысленно Тони порылся в книге своей памяти, хранившей множество полезных и бесполезных сведений. Записей касательно звезды под перекрещенными стрелами отыскать не удалось. Но, коли альтмер так бережно хранил эту вещицу, значит, она имела для него некое важное значение. Может, это был герб его рода.
Пожав плечами, Тони свернул ткань по сгибам, как было, и засунул под набитый сеном мешок, заменявший Корноухому подушку.
На третий день альтмер очнулся. Открыл глаза и безучастно уставился в низкий закопченный потолок. Тони подумалось, Корноухий даже помирал бы так – с бесстрастной физиономией и в полнейшем спокойствии. Глаза у него и в самом деле были не золотые, а непривычно-светлые.
Тони приносил ему еду, воду и лекарства, ставя на табурет рядом с лежанкой – альтмер сразу же дал понять, что не желает ничего принимать из человеческих рук. Тони обозвал нахлебника высокомерным засранцем, но никакого ответа не получил. Корноухий решил накрепко держать язык за зубами. Говорить с человеком, пусть и спасшим ему жизнь, было ниже его достоинства.
С другой стороны, компаньоном он был почти идеальным: лишнего не выспрашивал, в споры не встревал, под ногами не путался, на тяготы не жаловался. Иногда альтмер казался Тони точной копией двемерского центуриона. Застывшая в ожидании статуя, оживающая от прикосновения к рычагу. Неподвижный голем, пристально следящий за действиями человека – как тот хлопочет по хозяйству, возится у верстака, заново собирает разбитые перегонные кубы.
Месяц Огня Очагов закончился, начался месяц Начала Морозов. Тони ловил себя на том, что разговаривает с безмолвным Корноухим – как обращался к выходящим из-под его рук изделиям. Не ожидая ответа, болтая с самим собой, чтобы разрушить царящую в избушке тишину.
Порывистый ветер гнал с севера низкие, темные тучи, обрывая с деревьев последнюю листву и заливая Ореховое урочище холодными дождями. Альтмер счел, что его раны достаточно затянулись, чтобы подняться на ноги. Первая же его попытка встать завершилась неуклюжим падением. Не отдавая себе отчета, Тони ринулся подхватить упавшего, впервые услышав от Корноухого хоть какой-то звук – сдавленное, раздраженное шипение сквозь зубы. Альтмер вырывался, проковылял к лежанке и свернулся там, сверкая из полутьмы глазами, как разъяренное животное.
— Я просто помочь хотел, — растерялся Тони.
Но в его помощи тут явно не нуждались.
— Поселился в моем доме, жрет мою еду и еще рычит на меня! – искренне возмутился охотник за сокровищами. Озадаченно размышляя о том, что совершенно не рассчитывал зимовать в компании. Сделанных им за лето запасов вполне достанет одному человеку. Двоим уже придется туго. Конечно, поселяне из Горьких Вод поделятся, чем смогут. Беда в том, что местное старичье само живет впроголодь. Совесть не позволит ему обирать голодающих хуторян. Может, когда Корноухий поправится, выгнать его из дома его на охоту? Парочка упитанных олешков здорово скрасила бы их жизнь. Вот только как с ним договориться, если из альтмера слова клещами не вытянешь?
Однако кое-что начало меняться к лучшему. Корноухий начал ходить, подволакивая заживающую ногу. Выяснилось, что с готовкой он справляется куда ловчее Тони. У занятого изысканиями механикуса вечно что-нибудь пригорало либо убегало. Порой альтмер помогал по дому или подолгу разглядывал трофеи из двемерских подземелий. В эти мгновения его бесстрастная ледяная маска давала трещину, сквозь которую искристо проблескивала врожденная любознательность и интерес к чудесам мира.
Нынешним утром небо слегка прояснилось, и Тони, прихватив ведра, отправился на ручей. Он успел сделать три или четыре неспешные ходки туда-обратно, наполняя стоявшую на кухне здоровенную бочку, прежде чем почуял неладное. Колкий, прохладный воздух комом застревал в горле, вынуждая надсадно кашлять. Потом затряслись руки, да так сильно, что он умудрился опрокинуть последнее ведро. Вода с шумом разлилась по полу, Тони выругался, отшвырнул ведро – и ненароком заметил свое искривленное отражение на влажном полу. Доски потемнели, как тогда, от брызнувшей крови. Ему пришлось изрядно поползать с рубанком, снимая тонкий верхний слой древесины, пока кровь не успела впитаться слишком глубоко. Впрочем, дело было не в крови. Дело было в подступающей волне, ведь она уже близко. Она ревела, безжалостно увлекая за собой, кувыркая крохотного человека так, что Тони совершенно терял представление о том, где небо, а где земля. Вокруг была только бездна, глубина, он нелепо махал руками, пытаясь всплыть, тщетно крича себе, что никакой волны нет. Он на суше, в глубине материка, ему нужно успокоиться и взять себя в руки.
Волна шла за ним, величественная и жестокая, в короне из клокочущей белой пены. Всхлипывая и бормоча, Тони ринулся на поиски укрытия. Дальше, дальше, в самую глубину хижины, забиться в щель, зажмуриться и ждать. Он тонет, задыхаясь, рот полон слюны с кислым медным привкусом страха, сердце заполошно колотится, ударяясь о ребра. Мир стремительно терял цвета, становясь призрачно-серым, выцветая и рассыпаясь горстями пепла. К чему бы он не прикасался, за что не пытался ухватиться – все ломалось, точно прогнившее дерево. Тони завыл, пытаясь вжаться в сходящиеся углом стены, стать их частью, годовыми кольцами древесины, комком пакли, забитым в трещину…