Игры для мужчин среднего возраста

Гольман Иосиф Абрамович

Ну, дача. Ну, хорошая тачка. Но я же не идиот, это ж — разовые деньги. Второго раза — очень надеюсь — не будет. Значит, эти деньги кончатся, следующие — не появятся. А привычки-то буржуйские останутся.

Нет уж, пусть лучше все будет по-старому. Не жаль мне пол-лимона. Честно, не жаль.

А что Береславский не согласился баксы отдать — это легко было предвидеть. Он мужик правильный, но забугорная беда его не торкает. Точнее, не торкает настолько. Попросил бы Самурай тысяч сто-двести — не сомневаюсь, Ефим бы дал.

При условии,

что Самурай просит для себя, а не для народа: ну не любит Ефим Аркадьевич абстрактные понятия. Отдельно взятому — поможет, некоей общности — никогда.

А что, нормальная позиция. А то столько бакланов любят нашу Родину и народ в целом, но, откровенно говоря, недолюбливают каждого индивидуально. Так уж лучше подход профессора. Честнее по крайней мере.

…Так. Дошли до вопроса честности.

Что-то мне все это не нравится. И хотя грядущая затея, на мой взгляд, полезна всем без исключения, даже предполагаемой жертве, но вот не нравится, и все. А отступать поздно.

О, вон и жертва. Его величество проснулось, глазки узкие трет, щечки свои толстые гладит. И почему-то без пиджака — в трюме, наверное, забыл. Зато с чемоданом.

Шел бы ты обратно в трюм. И до конца рейса.

Нет, чешет прямо к нам. Ну, значит, судьба.

Настроение Самурая тоже было явно не лучшим — все-таки историю он заварил не вполне симпатичную. И Дока втянул. И шкипера отчасти.

Но выхода другого не видел. Ему нужны полтора миллиона. Кроме того, ему не запретил этого делать Шаман.

Это был главный аргумент в сражении с собственной совестью. Если б совсем ужасное творилось — запретил бы. По крайней мере, Самурай на это очень надеялся.

Катер уже полчаса стоял в открытом море. До берега — метров триста, не меньше. Ждет.

А чего ждет, знают только главный заговорщик да Док. Ну и шкипер в общих чертах.

Остальные восемь пассажиров, во-первых, не знают, во-вторых, уже ничего не ждут.

Самурай долго думал, как бы так сделать, чтоб ребята оставались не в курсе. Даже травки всякие вспоминал, что Шаман показывал — типа использованной днем ранее, но полегче, — чтоб ничего не помнить и без последствий.

Однако все вышло гораздо проще.

Солнце с морским воздухом, а также водка с пивом — и никакая травка не нужна. Даже непьющего Береславского сморило. А остальные, за исключением Соколова, вообще никакие.

И ждут теперь Самурай с Доком своего общего друга, который вот-вот должен проснуться — не может же он пропустить время обеда.

Если не проснется — придется будить.

Впрочем, нет, не придется. Идет Ефим Аркадьевич собственной персоной. Идет и улыбается друзьям.

Хоть бы уж не улыбался. Они и так ощущали себя убийцами какими-то.

Глава 41

Владивосток, море, 13 августа

Чемодан — вниз, валун — вверх

— А чего это вы тут как на похоронах? — спросил Береславский, подойдя к стоящим у борта Самураю и Доку.

Док успел слегка одеться, оставив, правда, живот и плечи под лучами уже серьезно припекающего солнца. Самурай еще был в плавках, подсыхал потихоньку. Этого человека житейские мелочи типа вовсю палящего солнца — равно как, впрочем, и холод или дождь — вообще никак не задевали.

— Тебя ждем, — со вздохом сказал Самурай.

— Не вздумайте меня мочить! — строго, по-профессорски сказал Ефим Аркадьевич.

Самурай аж вздрогнул. Потом, поняв, какой каверзы боялся солидный человек от голых купальщиков — до воды-то рукой дотянуться, — расслабился.

Нет, Самурай реально чувствовал себя убийцей. А «мочить»-таки теперь придется.

— Боишься, сопрут? — спросил он у Береславского, указывая на кейс.

— Ага, — просто ответил Ефим Аркадьевич. — Все руки оттянул, сволочь.

Он поставил кейс рядом с собой и, сморщившись, начал сгибать и разгибать кисть.

— Тут рукой не обойдешься, — грозно сказал Док, подступая к профессору. — Тут надо и туловище сгибать. У тебя ж позвоночник давно окостенел. Сколько раз говорил — давай сделаем пару массажей.

— Не люблю однополых прикосновений, — отбоярился Береславский, по-детски боявшийся любой физической боли. И процитировал: — «Если дядя с дядей нежен — СПИД, конечно, неизбежен».

— Я ж не к эрогенным зонам прикасаюсь, — заржал Док, придвигаясь к жертве.

— У меня все тело — эрогенная зона, — скромно заметил профессор, не замечая засады.

— Давай лучше детство пионерское вспомни, — наставительно сказал Док, твердо хватая бойца рекламного фронта за руки. — Вверх, вниз, вправо, влево. И ногами так же.

— Отвали, Док, — пытался отбиться Ефим, но настырный пропагандист здорового образа жизни не оставлял попыток.

— Ногами давай шевели, профессор! — заорал он, удваивая усилия.

Береславский зашевелил ногами, пытаясь унести их от ретивого доктора, но не мог сбежать без своего кейса, а руки были зажаты мертвой хирургической хваткой. Правда, и Док ничего с ним не мог поделать: рекламный профессор оказался гораздо сильнее, чем казался до этого. Хотя и не сильнее реально накачанного Дока.

Теперь они напоминали то ли раздухарившихся медвежат, то ли начинающих борцов классического стиля, в котором и делать почти ничего нельзя, а победить охота. Их сцепленные руки почти не шевелились, чего не скажешь о ногах.

Шаг, шаг, еще шажок — Ефим слегка задел ногой кейс. Док задел его сильно, а потом еще сильнее.

Два толчка подогнали «кошелек» Береславского к борту, третий — соответственно — за борт.

Послышался плеск воды, после чего последовала немая сцена.

Кейс утонул не сразу, поерзав еще пару секунд на абсолютно спокойной водной глади. Потом погрузился почти целиком, лишь угол еще возвышался над водой. Затем и он скрылся, оставив лишь след из мелких пузырей.