Игуана
Шрифт:
– Александровское юнкерское училище, что же еще, – ответил Айрат.
– Странно, как такая «картинка» могла висеть в юнкерском училище, – подивился Роберт.
– Картина и не висел в училище… Тут, когда банда Курбан-курбаши в город вошла, немного, так, мало-мало, дома русских дворян и купцов ходили, барахло собирали, сюда в училище несли. Потом, когда красные конники к город подошли курбаши самое ценное в хурджуны взял, и ушел в Афганистан. А кое-что осталось. Хозяева приходил, что свое находил – брал. Эта картинка никто не брал. Может, хозяин убит, может,
Ну, ничьего в рабоче-крестьянской стране, где, понимаешь, справедливость и правильная власть, нету… Ты понял, Айрат? Все теперь народное.
– И картинка с бабой?
– И картинка. Можем оставить у себя. Только вешать её негде. Рядом с портретами товарищей Ленина и Троцкого – революционная сознательность не позволяет. А в соседней комнате, где красные конники вашего племени отдыхают, знание ситуации не дает. Меня как учил комиссар Поливин, – не обижай религиозные чувства местного населения. А местное население по Корану, значится, не уважает, когда живого человека на картине рисуют. Так, Айрат?
– Так, командир.
– Вот и выходит, что надо нам эту картину поменять.
– Как поменять? – удивился Айрат.
– А на ящик спирта для революционно сознательных бойцов. Вам, мусульманам, обратно вино пить нельзя, так что – нам больше останется.
– А, нет, командир, Аллах вино запрещает пить… А про спирт Аллах ничего не говорит.
– Ах-ха-ха… Молодец. Правильный ответ. Ну, что, братва, меняем бабу с парнем на ящик спирта? Вот, инженер с хлопкоочистительного грозится, что сегодня в вечеру и доставит.
Мнение Реввоенсовета было по этому вопросу единодушным… Так к Роберту Локку попала «Мадонна с младенцем»…
Роберт постоял минуту-другую перед картиной.
– Нет, все-таки в ней что-то есть… – подумал он. – Конечно, она сплошь записана новыми, грубыми красками, лишенными кракелюр, тех характерных трещинок, которые появляются от старости на картинах древних мастеров, и по качеству видимая живопись изобличает руку малограмотного художника. Нет, конечно, не круга Сурбарана. Это вещь, написанная в лучшем случае в конце XIX в манере школы Сурбарана. И только. Скорее всего, это грубая подделка, под старину и под испанскую живопись. Все так…
Но вот этот кусочек пейзажа, который привлек меня и там, в комнате, где собирался на заседания реввоенсовет в том далеком сером от пыли и потном от жары городке Туркестана… Он и сейчас вселяет надежду… Это совсем иная живопись, сделанная не просто умелой рукой, в благородной манере… И по времени этот кусок написан гораздо раньше последующих записей… Тут нужно потрудиться опытному реставратору… Я слышал от одной дамы, как-то приславшей мне залог под партию «товара», что есть у неё в Москве изумительная дамочка – реставратор Божией милостью… Кажется, с простой русской фамилией – Иванова. Надо будет пригласить её на стажировку в местный колледж искусств, спонсируемый им, Робертом Локком, и попросить поколдовать над картиной. И реставратор, говорили, чудный, и выйдет дешевле…
Вглядываясь, чуть прищурясь, в светлое пятнышко на грубо написанной картине, Локк усмехнулся своим мыслям:
– Мультимиллионер думает о том, как бы сэкономить на реставрации пару тысяч долларов. Смешно… Хотя с другой стороны, если бы мультимиллионеры не были бережливы, они бы не были мультимиллионерами.
К слову сказать, и то решение, которое он принял, корчась от сердечного приступа в нише, возле бассейна, в десяти шагах от своей прелюбодействующей жены, тоже было продиктовано бережливостью, уже вошедшей в его кровь…
Войдя в свой кабинет, он не сразу сел за стол а подойдя к бару, достал пузатенький бокал, плеснул в него немного хорошего испанского «бренди», сделал большой глоток, подержал жгучую жидкость во рту, – пока не ощутил, что маслянистое, обжигающее, отдающее в нос от неба содержимое бокала не сделало свое дело, – не сняло напряжение в каждой клеточке его большого жилистого тела, и лишь после этого он сел в удобное эргономическое черное кресло и нажал кнопку селекторной связи с его адвокатом Мишелем Ландрю, американцем французского происхождения, человеком совершенно беспринципным, но преданным, каковой ему и был нужен в качестве адвоката.
– О, здравствуйте, шеф… Когда Вы появились? Я не слышал вертолета…
– Здравствуйте, Майкл. Я появился только что. А вертолет у меня бесшумный.
– Какие будут указания? Если по нашему арбитражному спору с фирмой «Коупол энд Донахью», то вопрос практически решен.
– А что с Донахью?
– Умер.
– Что так?
– Банальный сердечный приступ.
– Он был не прав. Сердце надо беречь… Это я по себе знаю. Вот и сегодня оно у меня немного покалывало…
– Надеюсь, ничего серьезного?
– Ничего серьезного, Майкл, но и ничего оптимистичного. Здоровьем надо заниматься не от случая к случаю, а постоянно.
– Вот это самое я и сказал мистеру Джону Коуполу.
– А он что?
– А он настолько был поражен тем, что я выиграл пари, что не спорил.
– Что за пари?
– Я утверждал, что мистер Донахью настолько не заботится о своем здоровье, что может умереть в любую минуту, например, сегодня в шесть утра.
– И что же? Вы выиграли?
– В такого рода спорах я всегда выигрываю. Ваша школа.
– Не преувеличивайте…
– Нет, право, я многому у Вас научился, в том числе и предугадывать такого рода события.
– И что Джон? Согласился на все наши условия и забрал свой иск?
– Вы как в воду глядели, хозяин…
– Хе-хе… Это – хорошо. А что медики, в этом госпитале Сен-Мишель? Они приехали вовремя?
– Конечно. Сделали укол, купирующий приступ. Но, увы, укол запоздал.
– А что личный врач Джона, это Мигель де Сааведра?
– Он тоже запоздал. Попал в небольшую пробку, потом в его машину врезался автобус… О, ничего страшного, но пришлось задержаться для составления протокола… Словом, он не успел помочь нашему другу.