Их любимая злодейка
Шрифт:
К примеру, сейчас она ответила на первый вопрос, но не на второй — самый важный. Поэтому я его настойчиво повторила. Повторила так, чтобы не оставить ни малейшей возможности переключить моё внимание.
— Я умру?
— Нет.
Вероятно, стоило сформулировать вопрос иначе.
— Вы меня убьёте? После того, как узнаете моё имя?
На долю секунды альбиноска запнулась. Всего на долю секунды. Но стало ясно: этот вариант она рассматривала в том числе.
— Нет смысла убивать того, кто более не представляет угрозу.
Вот! Опять! Опять она это делала — отмахивалась общими фразами. Мне нужен был конкретный ответ. Однозначный. «Нет смысла убивать того, кто более не представляет угрозу» — философские рассуждения, которые ничего не говорят об истинных намерениях ведьмы.
— Вы. Меня. Убьёте?
— Я хотела, — призналась Верховная словно против воли. — Но не стану. Не вижу в этом необходимости. Да и что такое смерть? Путешествие из одного тела в другое.
Путешествие или нет, смерть меня пугала, как пугала всякого человека неизвестность, тем более та означала неизбежную потерю личности. Жертвовать собственной жизнью я была не готова, а магией — вполне. Одно дело с кровью, с болью отрекаться от того, к чему привык, чему знаешь цену, и совершенно другое — от некой абстракции, вещи, которой по сути не обладаешь. А магией я не обладала. Не помнила себя колдуньей, не знала, каково ею быть.
— Как вас зовут?
Хитрый приём. Ведьма не надеялась, что я отвечу, — она караулила мои мысли. Стоило задать вопрос, и ответ промелькнул в голове сам собой. Д’аар. Впрочем, я на девяносто процентов была уверена, что Кхалэ солгала, назвала неверные имена. Разочарованный вдох Верховной подтвердил мои подозрения.
— Что ж, — сказала она, — попробуем по-другому. — И приложила пальцы к моим вискам. Попыталась добраться до глубинных воспоминаний. Воспоминаний Мхил Дракар.
* * *
Мхил Дракар
Я не пытаюсь держать глаза открытыми, при всём желании не могу себя контролировать, но мне и не надо: за тем, чтобы я не уснула, фанатично следят другие — вот эта старуха с угрюмыми складками в уголках рта. Бьёт меня по лицу всякий раз, когда веки, тяжёлые, налитые свинцом, опускаются и я начинаю заваливаться вперёд.
Удар. Хлёсткая пощёчина. Злые слова. Капли чужой слюны оседают на коже.
Снова я задаюсь вопросами. За что эта незнакомка — женщина, которую я впервые увидела здесь, в сырых застенках, — меня ненавидит? И сама себе отвечаю: за дар, за моё желание быть другой, за то, что сама она другой быть не может.
Проходит ещё час, ещё немного вечности в темноте — и последние мысли растворяются в боли. Под кандалами, этими широкими массивными полосками железа, кровоточат содранные до мяса запястья. Красные отхлёстанные щёки горят. На спине не осталось живого места, но я всё равно прижимаюсь ранами к холодным шершавым плитам. И клюю носом, за что получаю очередной тычок.
— Не спать!
От удара голова откидывается назад, и затылок со всего размаха встречается со стеной. Словно колокол звенит внутри черепной коробки, но мне не больно. Уже — нет.
— Не спать!
Это испытание наихудшее, хотя, когда отец его озвучивал, оно казалось простым. По крайней мере, не таким пугающим как недавнее избиение в кабинете. Меня стегали кнутом, пока я не потеряла сознание, а до этого макали головой в воду, заставляя захлёбываться. Но я всё равно победила.
— Не спать!
Старуха в ярости. Она устала и хочет домой, к семье, а моё упрямство — бессмысленное, на её взгляд, — не даёт отдохнуть нам обеим. Удерживает старуху здесь, в вонючем подвале. Рядом со мной.
«Сделай то, что тебя просят, — требует надзирательница раз в несколько часов, а потом то же самое требует от меня её сменщица, повторяя как заведённая: — Покорись. Покорись. Покорись — и тебе позволят поспать».
Я смотрю в её усталые глаза и понимаю: не ненавидит, она меня не ненавидит — просто хорошо выполняет свою работу. Возможно, даже без удовольствия. Каким-то нелогичным образом это придаёт сил. Ненадолго. Головная боль нарастает. В глазах — резь.
За дверью кто-то стоит: тень заслоняет свет, падающий в камеру из маленького зарешеченного окошка. Я почти уверена: это отец. Пришёл проверить, не сломалась ли пленница. Я улыбаюсь ему разбитыми губами, пусть он этого и не видит, а потом позволяю себе рухнуть на пол и отключиться.
Я сплю. Сплю и не чувствую, как пытаясь разбудить, меня молотят ногами.
* * *
— Я такая же, как ты! Во мне тоже есть дар! Почему я не могу его развивать? Почему должна притворяться, будто его нет?
— Потому что ты — женщина! Твой удел — рожать. Ты выйдешь замуж за того, кого я скажу, и будешь молчать о своих способностях.
— Но…
— Как думаешь, почему среди магов нет женщин? Потому что вы все бездарны, слабы и умом, и духом. Женщина не может колдовать! Это против вашей природы.
— Но ты же видел, как я не дала вазе упасть с камина и разбиться. Как подхватила её в воздухе силой мысли.
— Чушь. Ты это придумала. Тебе приснилось.
— Но ты там был. Ты видел.
— Ничего я не видел.
* * *
— Прекрати это!
Отец подбегает ко мне сзади и яростно дёргает за волосы. Наматывает длинную косу на кулак, вынуждая забыть о своём занятии — о том, что я управляю роем диких пчёл, случайно залетевшим в наш сад. Создаю в воздухе живые жужжащие фигуры.
— Никогда! Слышишь, никогда!
— Но…
Пощёчина обрывает слова и мысли. В ушах звенит. Рот полон крови.
— Ты наденешь антимагический браслет, — шипит отец. — Замаскируем его под обычное украшение.
— Зачем мне браслет, блокирующий магию? — я сплёвываю под ноги ярко-красную слюну. — Ты же сам говорил, что женщины не умеют колдовать, — усмехаюсь и зарабатываю ещё одну пощёчину.
* * *
— Что ты говоришь! У неё и правда проснулись магические способности? — голос моего дяди полон удивления, смешанного с отвращением.