Иль
Шрифт:
– Ну вот, поспел, – выдохнул он, затем спрыгнул с коника и присоединился к остальным.
Обида
Вот и пришел новый день. Холодными мелкими каплями накрапывал дождик, и дорога, изгибаясь, словно болотный змей, уползала дальше и дальше, увлекая путников за собой. Воздух постепенно становился густым и тяжелым, и унылая серость снова опустилась на землю. Капли дождя по некой договоренности с тишиной растворялись где-то у самой земли, превращаясь в желеобразную дымку. И даже оббитые железом большие колеса, эти вечные труженики, теперь убаюкивали своим монотонным скрипом. Казалось, что все здесь вот-вот уснет глубоким сном.
Из тумана вдруг выглянуло высокое древо. Его ровный ствол казался стальным и не излучал жизни. Белое облако, поглотившее его у верхушки, лениво
Оно скользило по холодному и гладкому панцирю, заменившему кору дерева. Из сгустившейся пелены показалось еще одно, точно такое же, а за ним еще. Деревья окружили всадников, и теперь их равнодушные лики словно взирали на людей с высоты. В конце концов «свинцовые тела» деревьев заполнили собой все видимое и невидимое пространство по обе стороны дороги. Им не было числа.
Тем немногим, кто пока не поддался сну, оставалось одно – гнать от себя уныние и надеяться, что когда-нибудь да выглянет солнце.
Роха был в числе этих немногих.
– Что это за место? – как можно громче спросил он Ива.
Тот как раз клевал носом и, казалось, готов был вот-вот свалиться со спины своего коника прямо в поросший колючками куст.
Голос посланника нарушил тишину, и в обозе все сразу зашевелились. Люди встрепенулись и закрутили головами.
– Замерший лес, – ответил пробудившийся закрайник.
– Да… лучшего названия и не придумаешь, – оглядываясь кругом, пробубнил ехавший чуть в стороне Туро.
– И давно он замер? – снова спросил Роха.
– Давно… очень и очень давно. Когда он был живым, никто уже не помнит. Хотя и говорят, что все еще есть один свидетель жизни этого леса. Но и в этом тоже люди сомневаются. Вообще, место это вещее… Говорят, с этого леса все началось.
– Это как?
– Здесь было начало. История потекла отсюда во все стороны. – И Ив, помолчав немного, словно что-то вспоминая, начал свой долгий рассказ.
В те времена жили люди в мире с природой. Все были послушными и добрыми детьми своей матери и не выказывали, как теперь, своего превосходства над другими созданиями. И все для человека было равным, а поэтому и понятным.
Питались же люди лесными дарами, всем тем, что росло в изобилии в этом лесу.
Всего и всем хватало. Как любящая мать для своего дитя, давала природа людям все, в чем была нужда. Так продолжалось веками. Но человек захотел большего и стал брать без меры и про запас, начал бить птицу и зверя, чтобы те не ели плодов, которыми он питался. И вот однажды, вкусив их мясо, человек стал хищником (охотником по нашему). А со временем пропал в нем чудный дар: забыл он язык зверей и птиц. Перестали люди слышать глас леса, язык всего живого умер для них.
Некоторые из них говорили: «Зачем нам это? Под этим небом мы самые сильные и самые умные, мы выше всех тварей, и все нам служит пищей».
И так ушли люди из леса дальше в поисках еще лучшего для себя.
Никто уже не помнил, как, откуда и почему оказались в лесу две сестры. Родителей своих они не знали, с раннего детства оставшись сиротами. И эти девушки были единственными из людей, кто остался верен лесу, и был он им родным и любимым домом.
Вековые дубы укрывали сестер от ненастья, и теплый мох служил им ложем во время сна. Покрывалом для них были собственные волосы: они стекали шелковистыми волнами по девичьим спинам до самой земли. Небесные птицы пели им колыбельную на ночь, а утром будили, едва проглядывали первые ласковые лучи. Умывались сестры чистой росой, и звери лесные не ходили по их следу тропою охоты. И не знали девушки никакой нужды. И все для них было понятным и ясным.
Пока однажды не оказались они на поляне, в центре которой рос одинокий клен. Девушки прежде никогда не видели такого дерева. Красивого, но какого-то несчастного. В отличие от других дерево совсем не шумело и на спутанных корнях приподнималось над травой. А вокруг него все заполонил пустоцвет. Эта блеклая трава взбиралась все выше и опутывала своими усиками его корни. Казалось, клен нарочно вырывал себя из земли, чтобы освободиться от нее и, подобно беглецу, бежать неведомо куда.
Девушки не знали этого места, хотя и жили в этой чаще, сколько себя помнили. И вот, взявшись за руки, пошли сестры по полянке к одинокому дереву. С девичьим любопытством рассматривали они новое место, гладили руками высокую траву, нежно прикасаясь,
Одна из сестер, по имени Латель – «Веточка», прислонила свою маленькую головку к стволу и прислушалась к потаенной жизни внутри могучего растения. Имя другой было Аллая и означало «Ручеек». Подняв голову, девушка прикрыла глаза и стала вдыхать воздух, словно выуживая из него запахи листвы. Где-то вверху подул ветерок, дерево качнулось и натужно заскрипело. Сестры переглянулись, им стало совершенно ясно, что клен был болен. Страшный недуг, злой враг, глубоко засевший в дереве, мучил его.
Отпрянув от клена, девушки приподнялись на цыпочках и вытянули тонкие шеи, как будто собираясь взлететь. Затем, раскинув руки, стали взывать куда-то, издавая звуки, похожие на свист. По верхушкам деревьев прокатился ветерок. Латель подняла вверх руку. Наступила тишина. Так сестры долго стояли, всматриваясь в небо. Снова подул ветерок, и вдруг на запястье одной из сестер уселась птичка. Длинный крепкий клюв, яркое оперение и вдобавок вздернутый на голове хохолок выдавали в птахе настоящего бойца. В следующий момент птица юркнула к дереву и исчезла в нем. Лишь где-то меж переплетенных корней послышался настойчивый стук ее клюва.
И вот прямо из-под корней показался черный ус. Длинный, загнутый книзу и острый, как шип, он стал ощупывать пространство вокруг себя, да так, что чуть-чуть не задел Латель. Остановившись около ее ноги, ус на мгновение затаился, а затем так же шустро скрылся в своей норе. Через короткое время ус объявился вновь, но уже не один, а в паре с точно таким же черным, острым и длинным, как и он сам. Следом выглянула крепкая мохнатая голова с мощными, похожими на рога челюстями, а за ней показалось и все тело на десяти густо покрытых хитиновыми крючочками лапах. То, что вылезло из под клена, можно было отдаленно назвать жуком. К тому же очень огромным и мерзким. Его зеленая рогатая спина имела несколько глубоких дыр, вероятно только что оставленных ему хохлатым бойцом. Как только «жук» выполз на открытое пространство, из того же укрытия следом за ним метнулась и птичка и стремительно нанесла еще один удар по его хитиновой броне. Только сейчас стала заметна разница в размерах между сражающимися. «Жук» был величиной с хорошую кабанью голову, его соперник же легко умещался в девичьей ладошке. Насекомое, все это время не выдававшее себя, вдруг ловко поднялось на четыре задние лапы и задрало вверх оставшиеся шесть, густо покрытых кривыми шипами. К этому добавились еще и страшные челюсти, работающие как две клешни. Все было готово для решающего броска. Птичка, прошмыгнув в дюйме над выставленными вперед тисками страшного насекомого, скрылась в траве с другой стороны. Жук развернулся. Теперь уже наверняка он не упустит свой шанс. И, снова поднявшись на задних лапах и выставив в стороны шесть других как можно шире, рогач затаился. И вот…
Несколько травинок, сорванных стремительным вихрем, плавно, почти невесомо опускались на землю. Никто и не заметил, как это случилось. Получив удар заостренным клювом, как наконечником стрелы, в набитое брюхо, жук уже лежал в прежней позе ловца, в его спине, зияла сквозная дыра. С ним все было кончено.
Клен постепенно выздоравливал. Жадный пустоцвет оставил его корни в покое и убрался вон с поляны. Сестры же приходили теперь к спасенному дереву каждый день. Они присаживались у его корней и, подражая птицам, запевали для него свои странные песенки. Дерево, словно подпевая им, раскачивалось и шумело листвой. И следом оно игриво пропускало сквозь пышную крону солнечные блики прямо на лица девушек. Это очень веселило сестер, они жмурились и перебегали на новое место, скрываясь в тени, но световые проказники находили их снова, и тогда все повторялось. Иногда клен опускал свои большие ветки низко к земле, чтобы девушки могли легко взобраться на них, и он раскачивал сестричек на своих могучих качелях. Так проходили дни за днями, и каждый новый день начинался с уже привычного: сестры отправлялись на цветущую поляну в гости к клену. Они знали, что это дерево было особенным. И дело не в том, что оно было единственным из своего рода-племени, и не в том, что стояло обособленно и одиноко, а в том, что с ним была связана тайна. Прислушиваясь к клену, сестры узнали и его историю. Нам она непременно показалась бы странной, невозможной, но для лесных дев в ней все было так, как и должно.