Илларион
Шрифт:
– Родители Гаспара говорили то же самое. Так почему не стоит с ней связываться, с Сибиллой-то?
– Эмм… – Слово «пришелец» по-прежнему ворочалось на языке и норовило взобраться на его кончик. – Сибилла стала непредсказуемой. Никто не знает, какой номер она выкинет.
– Например?
– Ну… например, она прервала все контакты с родными. У нее двое детей – мальчишка лет семи и дочка, ей лет пять, кажется. Сибилла не разговаривала с ними с самой смерти Гаспара.
– То есть как не разговаривала? Совсем?
– Совсем. Прошло больше двух лет, но от Сибиллы нет ни единой весточки
– Это и правда странновато… но, с другой стороны, она могла неосознанно избрать стратегию избегания. Заняла дистанцию по отношению к другим людям, чтобы уберечь себя, понимаешь? В одиночестве некого терять. Вполне очевидно, она диссоциировала свою привязанность к тем, кто ей дорог.
– Напомни, диссоциировала – это как с раздвоением личности?
– Наподобие того. Запихнула в пыльный ящик, как фарфоровую посуду, и не пользуется, потому что боится разбить. Знай, Феликс: вместе с Сибиллой мы снимем замок с этого ящика, и девочка, поцеловавшая меня на выпускном, вновь станет прежней. Я знаю, что это произойдет. Так говорят мои сны.
– У тебя настроение поиграть в психолога? Препарируешь психику несчастной вдовицы ради собственной забавы? – друг состроил серьезную гримасу и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.
– Ну что ты… – Писатель махнул перед собой вилкой, будто отбиваясь от нравственной атаки. – Я всего-то…
– Ради вдохновения, верно?
– Не ты ли велел мне вкалывать вдохновение в артерию, пока книга не будет закончена?
– Уверен, я использовал иной речевой оборот, однако это не меняет того факта, что ты прав. Признаю, я подтолкнул тебя делать то, что дало тебе материал. Все же я знаю чертеж твоей натуры в деталях, в которых схема моей собственной личности мне недоступна. Я буду не я, если не укажу тебе на эгоизм, толстым слоем покрывающий твои последние поступки. В противном случае палач совести будет терзать тебя, случись с Сибиллой что-то страшное.
– Какой еще эгоизм? Ты не видишь, что мое появление приободрило Сибиллу? Ей стало лучше!
– Айзек, ты пользуешься ей, и ты это знаешь. Под видом добродетели ты вторгаешься в жизнь, находящуюся на роковом разломе, и раскачиваешь и без того хилую опорную конструкцию, на которой психика Сибиллы держится одним мизинцем. Ради альтруизма? Нет, ты делаешь это ради себя, и ты будешь ненавидеть себя за это.
– Посмотрите-ка! Заговорил метафорами!
– Прошу, не отвлекайся, – сурово отрезал Феликс. – Душевное равновесие Сибиллы – не исследовательский кейс, над которым можно биться с утра до ночи и в конечном итоге запороть. Ты слишком многое о себе думаешь, если решил, что дискуссии с отцом воспитали в тебе психиатра.
– Какие щедрые преувеличения, – отмахнулся Айзек, после чего посмотрел на друга с пугающей уверенностью. – Узлы незаконченных историй, странности и недомолвки, равнодушие и страх перед смертью – за этой психологической паутиной что-то прячется. Загадка Сибиллы Бладборн бросает мне вызов, и я этот вызов принимаю. Если помочь ей – значит рискнуть, то так тому и быть. Я рискну. Если ты и правда видишь чертеж моей личности, то знаешь, что я не останусь в стороне. Я не буду смотреть на ее страдания с верхней трибуны.
Прямоугольные темные очки, кепка и летний кремовый шарф привлекали куда больше внимания, чем лицо, не закрытое никакими атрибутами. Вряд ли можно сказать, что вещицы из шпионского инвентаря не выполняли прямого назначения, нет, Сибиллу и правда было сложно узнать, но взгляды она приковывала, как актриса со свежих афиш, заглянувшая в районный супермаркет. Маскировку ведьма объяснила тем, что в районе одиннадцати утра по рынку частенько снуют родители Гаспара. От бездарной игры в любящих и заботливых самаритян вдову стошнит прямо на корзинки с овощами и фруктами. Такого зрелища лучше избежать.
– Я готовлю раз в столетие. Исключительность этого события прибавляет ему значимости, – поведала Сибилла, двигаясь между рядами. Она тщательно проверяла качество и свежесть товара, как если бы своей стряпней дерзнула угостить самого Гордона Рамзи.
– Ты и правда редко готовишь? – Айзеку стало интересно, какой матерью была Сибилла до Гаспара. Морила детишек голодом? Делегировала материнские обязанности няньке и домработнице? Какой вообще была ее жизнь, пока она не перебралась в Мемория Мундо? Действительно, почему она ни разу и словом не обмолвилась о своем прошлом?
– Как я и сказала – раз в столетие. – Улыбнулась та. – Гаспар обожал готовить. Любой умелый кулинар позавидовал бы его навыкам.
– Но он не всю твою жизнь радовал тебя своими шедеврами, верно?
– Верно, до встречи с ним я готовила сама. Но затем многому у него научилась.
Сибилла остановилась у очередного прилавка. Ей наконец-то приглянулись какие-то продукты, и она приступила к заполнению плетеной корзинки, висящей на локте. Айзек воспользовался моментом, чтобы сладко зевнуть за спиной у подруги и скрыть скуку от долгих блужданий по рыночным рядам. Он безмятежно потянулся и приложил ладони к затылку, не удосужившись закрыть широко разинутый рот. Тут же Айзек увидел в толпе знакомое лицо с россыпью миловидных веснушек. Кудрявый вихрь темно-рыжих волос, торчавший из-под мотоциклетного шлема, на глазах – круглые очки со стеклами цвета лаванды. Безусловно, это была Джейн. Несмотря на абсолютно непохожую внешность, сходство с сестрой все же присутствовало – они обе не умели выбирать правильный камуфляж и все усилия слиться с толпой давали диаметрально противоположный эффект.
Испепеляющий вектор злости просачивался через очки и с неизменной силой впивался в Айзека. На мгновение писатель смутился, его движения сковала неуверенность. Казалось, будто Джейн, это маленькое средоточие злобы, может рвануть не хуже атомной электростанции и при взрыве дезинтегрирует все объекты в радиусе тысячи километров, половину Европы превратив в радиоактивную пустыню. Как сапер, опасающийся браться за неизвестный экземпляр бомбы, писатель отвернулся от злюки к ее сестре, которая продолжала рыться в овощах. «Господи, вот ведь неймется этой малой! Чего она добивается?» Айзек задумчиво почесал подбородок.