Иллюзия греха
Шрифт:
— Знаете, — задумчиво произнесла Настя, — а у меня сложилось впечатление, что об этом знают многие.
— О, Бог мой, да что они знают! — всплеснула руками Марта Генриховна. — Они могут знать только одно: Катя отказала ему от дома. Сделала это публично и весьма резко. Вот и все.
Прелестно. Катя отказала ему от дома. Кто такой «он»? И почему она отказала ему от дома, да еще публично и весьма резко? И почему никто не жаждет это обсуждать? Вопросы нагромождались друг на друга, и вся конструкция грозила каждую минуту с оглушительным треском развалиться.
— Интересно, как знакомые Екатерины Бенедиктовны восприняли этот ее поступок? — забросила Настя очередную удочку. — Ведь такой жест требовал немалого мужества, согласитесь.
Выстрел был сделан вслепую, и она ждала результата, в глубине души приготовившись к очередной неудаче.
—
— И почему же он этого не сделал, как вы считаете?
— Из-за Кати, это же очевидно. Он любил ее.
— Екатерина Бенедиктовна отвечала ему взаимностью?
— Это и есть самое сложное. Она, видите ли, любила его много лет. Много — это значит действительно много, десятилетия. Они познакомились, когда Катя была замужем за беднягой Швайштейном, а случилось это вскоре после окончания войны. И с тех пор эта связь не прерывалась, хотя Катя после смерти первого мужа дважды вступала в брак, да и романы у нее были. Знаете, как это бывает — любишь одного, замуж выходишь за другого. Или даже за других. Когда открылась правда, Катя отказала ему от дома, но многолетняя привязанность так просто не проходит. Спустя несколько месяцев она его простила.
— И об этом никто не знал? — догадалась Настя.
— Никто, кроме меня и Ванечки. Петр Васильевич узнал об этом много позже, Катя сама ему рассказала, когда он порвал со своей юной профурсеткой.
— Получается, что о ссоре знали все, а о примирении — только вы трое, — подытожила Настя. — Может быть, не имело смысла скрывать этот факт? Вы сами говорите, все боялись, что, будучи оскорбленным, этот человек начнет рассказывать все, что ему известно. Если бы все узнали, что Екатерина Бенедиктовна помирилась с ним, они вздохнули бы с облегчением. Разве не разумнее было бы перестать мучить людей постоянными страхами?
— Вы не понимаете, — грустно сказала Марта Генриховна. — Здесь речь идет не только о страхе.
— А о чем же еще?
— О чести. О совести. У любого человека этого поколения кто-то из близких пострадал от репрессий. Друзья, родственники, соседи. Наши с Катей ровесники, да и более молодые люди тоже пережили ужас ночных звонков в дверь. Вы этого не знаете, вы еще очень молоды. Сначала мы терзались вопросом: за что? А когда поняли, что ни за что, поняли и другое: мы, каждый из нас или наших близких может стать следующим. Людей, виновных в этих арестах, не прощали. Когда Катя совершенно случайно узнала, по чьей инициативе был арестован ее муж, это было для нее ужасным потрясением. И тогда она в порыве гнева заявила об этом в присутствии большого числа людей. А потом поняла, что не может вот так просто разорвать многолетние отношения. И стала встречаться с Семеном тайком. Ей было, видите ли, стыдно перед людьми. Я могу ее понять, ведь тогда на волне обличительного порыва слишком многие ее поддержали. Негодяй, трус, подонок, доносчик и так далее. После этого она не могла бы смотреть людям в глаза, если бы все узнали, что она продолжает поддерживать с ним отношения. Это был самый трудный период в ее жизни. Знать, что человек способствовал аресту и фактически смерти ее мужа, и не найти в себе сил перечеркнуть все те прекрасные минуты, которые они пережили вместе. В общем, она его простила, хотя и мучилась все эти месяцы ужасно. Вы знаете, у Кати очень долго не было седины, мы все ей завидовали, а за эти месяцы она стала почти совсем белая.
Значит, его зовут Семеном. Ну что ж, лед тронулся. Если доктор Швайштейн действительно был арестован по доносу этого человека, то найти его имя и адрес не так уж сложно, данные должны быть в архивном уголовном деле. И если все так, как рассказывает Марта Шульц, то неведомый пока Семен наверняка и есть тот самый человек, с кем Екатерина Венедиктовна Анисковец могла делиться чужими секретами. Сама Марта невольно это подтвердила, сказав, что «все испугались». А уж когда их отношения стали от всех скрываться, тем более можно было без опасений выкладывать ему все, ибо никаких контактов с общими знакомыми больше быть не могло. Семен стал изгоем в кругу людей, общавшихся с Екатериной Бенедиктовной.
В архив КГБ Настя сама не поехала. Она хорошо умела отрешаться от эмоций и думать только о деле, но все-таки оставались вещи, делать которые она не могла просто органически. В том числе она не могла, вернее не любила, бывать в ситуации, когда ее воспринимали в роли просителя и делали ей огромное одолжение, хотя на самом деле речь идет о работе, о ее служебных обязанностях и о служебных обязанностях тех людей, которые ей это «одолжение» делают. Ее первое посещение архива КГБ-ФСБ два года назад стало и последним. Появляться там снова у нее не было ни малейшего желания. Конечно, с точки зрения служебной дисциплины это выглядело непростительным капризом, права на который офицер милиции просто не имеет. Но, поскольку других капризов у Анастасии Каменской не было, этот маленький «пунктик» коллеги ей прощали и брали на себя все мероприятия, связанные с необходимостью просить и уговаривать, выпрашивать желанную визу на документе и часами ждать под дверью.
На следующий день Юрий Короткой положил перед Настей бумажку с именем и адресом. Семен Федорович Родченко пребывал в полном здравии и проживал в центре Москвы, в высотном доме на площади Восстания.
— Ох, Аська, ну и гадюшник в этом архивном деле, — выдохнул Коротков, привычно усаживаясь верхом на стул в кабинете Каменской и утаскивая чашку с кофе прямо из-под носа у Насти. — Может, я чего-то в этой жизни не понимаю, но наш Семен Федорович — благороднейшая личность, вот ей-крест.
— Благородный доносчик? — недоверчиво хмыкнула Настя. — Это что-то новенькое.
— Угу. По сравнению с другими. Ты думаешь, доктора Швайштейна один Родченко засадил? Ничего подобного. Там все постарались. И Иван Елизарович Бышов в том числе. В деле доносов — штук десять, авторы — люди из окружения Екатерины Бенедиктовны, но бумажки в основном хиленькие, без яркой фактуры. А сообщение дорогого Семена Федоровича — в самый раз. И по дате оно самое последнее. Чуешь, какой сюжетец?
— Выходит, несчастный доктор кому-то сильно мешал, и этот кто-то страсть как хотел его упечь. И имел возможность давить на людей из окружения супругов Швайштейн, вынуждая их дать на него показания. Но люди оказались то ли недостаточно злые, то ли недостаточно сообразительные, то ли недостаточно пугливые и давали материал, который на крепкое дело никак не тянул. А Семен Федорович такой материальчик дал. Оно и понятно, у него злости и сообразительности должно было быть побольше, коль он состоял в любовных отношениях с Екатериной Бенедиктовной. А может быть, тут другой разворот был. Например, Семен Федорович в чем-то очень сильно зависел от того, кому мешал доктор Швайштейн. Или боялся этого человека. Одним словом, не мог не подчиниться, хотя и не стремился навредить мужу любовницы. Просто выхода у него не было. Знаешь, Юрик, я всегда боюсь давать моральные оценки событиям того периода. Одни говорят — выхода не было, заставляли, шантажировали. Другие обличительно тычут в них пальцем и утверждают, что порядочного человека нельзя заставить или запугать. Я не знаю, кто прав, кто виноват. Но я знаю одно: когда угрожают не тебе лично, а твоим близким, твоим детям, ты все что угодно сделаешь, только бы их не тронули. Я слишком хорошо помню, как мне угрожал Арсен по телефону и как я безумно испугалась за папу и за Лешку. И за дочку Володи Ларцева, которую Арсен похитил и которой меня шантажировал. Я ведь сделала все, как он мне приказал. Отказалась от дела, прекратила работу, распустила группу, взяла больничный и сидела дома. Другое дело, что, даже сидя дома взаперти и с прослушивающимся телефоном, я все равно сумела его обмануть, но это уже вопрос из другой оперы. А почему ты сказал, что Родченко благороднейший из доносчиков?
— А потому, что он никого не выдал. Ты вспомни, что тебе сказала Марта Шульц. Поскольку ты не была в курсе дела, то истолковала ее слова по-своему.
— Ну да, я решила, что слова «все испугались» относятся к страху перед разглашением амурных похождений и супружеских измен. Что же, выходит, все эти люди знали друг про друга, знали, что писали доносы на мужа Екатерины Бенедиктовны, и после разоблачения Родченко испугались, что он тоже их всех заложит?
— Я думаю, все было именно так, — кивнул Коротков. — А он их не выдал. Потому я и говорю, что он благородный. Коль его публично опозорили, было бы вполне естественно огрызнуться по принципу «а судьи кто? ». Но он этого не сделал.