Иллюзия греха
Шрифт:
— Верно, но не потому, что я безнравственна. В чем-то вы, наверное, правы, Семен Федорович, ведь на человека более молодого я должна была бы обидеться за такие слова. А на вас я даже обидеться не могу.
— Вот видите, — дробно засмеялся Родченко, — возраст — хорошая защита. Молодые очаровательные женщины на меня уже не обижаются, какую бы чушь я ни нес. Теперь вы знаете, почему Катя скрывала свои отношения со мной. Она ведь не знала, что среди ее друзей есть люди, не менее достойные осуждения. Она, святая душа, даже испытывала неловкость, от того что простила меня. И не хотела, чтобы об этом узнали. Ей было стыдно перед этими людьми. Вы представляете такой парадокс? Ей было стыдно перед ними за то, что она сумела меня простить, что не смогла отказаться от нашей любви.
—
— Это сложно, Анастасия Павловна. Тут много всякого... Конечно, когда она меня принародно оскорбила и запретила переступать порог ее дома, порыв сделать это был очень сильным. Но он быстро прошел. Я подумал: а чего я этим добьюсь? Я уже потерял Катю, я больше ее не увижу, и от того, что она выгонит из своего дома еще кого-то, мне легче не станет. Потом, спустя несколько месяцев, она вернулась ко мне, и я был так счастлив, что вообще забыл о том, чтобы с кем-то сводить счеты. Тем более что передо мной эти люди, в сущности, не были виноваты, они были виноваты только перед Катериной. За что бы я мог им мстить? Только за то, что им повезло больше и про них Катя не узнала? Так это не их вина и не их заслуга. Все вышло случайно. На моем месте мог оказаться кто угодно, любой из них. А через несколько лет наступил следующий этап, когда я уже ни за что не рискнул бы открывать Кате глаза на ее окружение, даже если бы у меня такое желание появилось. Мы старели, кто-то умирал, кто-то тяжко болел и уже не вставал, кто-то уезжал в другие города, поближе к детям, которые могли бы за ними ухаживать. Нас, стариков, знавших друг друга лет сорок-пятьдесят, оставалось все меньше. Вам, наверное, рассказывали, что Катерина всегда была душой компании, любила общество, вокруг нее постоянно вращалось большое число людей. Но вы задумывались, кто были эти люди? Среди них старых друзей и знакомых было не так уж много. И одним махом лишить Катю всех этих людей, рассорить ее с ними? Вынудить ее отвернуться от Марты, от Ивана? Она осталась бы совсем одна. Вся прочая молодежь не заменила бы ей этих людей.
— Но она могла бы их простить, как простила вас, — заметила Настя.
— А вдруг не смогла бы? Как я мог рисковать? Разделить с Катериной старость я уже не мог. И вышло бы, что из мелочной мстительности я разорвал бы ее отношения с близкими ей людьми, обрек на одиночество, а сам благодушествовал бы в окружении любящей меня семьи. Простите, вам не кажется, что мы с вами несколько увлеклись этой темой? Вы сказали, что эти вопросы не являются обязательными для расследования обстоятельств убийства.
— Да, — согласилась она. — Вернемся к делу. Екатерина Бенедиктовна не рассказывала вам о том, что среди людей, которым она предоставляла приют в своей квартире, был некий врач лет на двадцать пять моложе ее самой?
— Врач-то? — усмехнулся Родченко. — Был. И не один. Знакомства в медицинском мире были у Катерины обширные еще со времен ее жизни со Швайштейном.
— Меня не интересуют все ее знакомые врачи, — терпеливо сказала Настя. — Мне нужны только те, которые лет шесть-восемь назад встречались со своими любовницами на ее квартире. А если еще конкретнее, то мне нужен врач, любовницу которого звали Галиной Терехиной.
— Галина Терехина? Кто такая?
— Женщина, которая шесть лет назад выбросила из окна троих своих детей, а затем и сама выпрыгнула.
— А, да-да, — оживился Родченко. — Помню, помню. Катя рассказывала. Ужасная какая-то история.
— Семен Федорович, это очень важно, поэтому я попрошу вас припомнить как можно точнее и подробнее, что именно рассказывала вам Анисковец.
...В последние годы они встречались и ездили гулять в парки или за город. Очень любили Коломенское и Останкино, частенько бывали в Архангельском. Необходимость встречаться в интимной обстановке с возрастом отпала, теперь они часами бродили по аллеям, сидели на лавочках и много разговаривали. Екатерина Бенедиктовна
— Они идут по нашим с тобой, Сеня, стопам. У обоих есть семьи, которые они не хотят разрушать, но они вместе уже так долго, что наверняка не расстанутся до глубокой старости. Впервые имя домохозяйки прозвучало незадолго до несчастья. Екатерина Бенедиктовна как-то сказала:
— Похоже, им действительно уготована наша с тобой судьба. Не пойми меня превратно, Сеня, я не хочу напоминать о том, что произошло у нас с тобой, мы это уже похоронили, но врач оказался отъявленным мерзавцем, а бедная Галина ничего не подозревает. Интересно, узнает ли она когда-нибудь о том, что он сделал? И если узнает, то сможет ли простить его?
— Что же он такого сделал страшного? — вяло поинтересовался Семен Федорович.
Он в тот день чувствовал себя из рук вон плохо, уже несколько дней болело сердце, то и дело отнималась рука, темнело в глазах. Ему с большим трудом удалось собраться с силами для традиционной прогулки с Екатериной. И разговаривать не хотелось, каждый звук, даже тихий, болезненно отдавался в висках и затылке.
— Пока точно не знаю, но он... Что с тобой, Сеня? Ты плохо себя чувствуешь?
— Да, что-то нехорошо мне, — признался Родченко.
— Господи, да ты бледный какой! Зачем же ты пошел на прогулку? Почему не сказал, что болен? Пойдем, пойдем, — заторопилась Екатерина Бенедиктовна. — Сейчас поймаю тебе такси, отправляйся домой и ложись. И непременно вызови врача. Мы с тобой уже не молоденькие, со здоровьем шутить нельзя.
Он покорно поднялся со скамейки и поплелся следом за ней к выходу из парка. Дома он сразу улегся в постель, а вечером пришлось вызывать «неотложку», которая и увезла его в больницу. Вышел из больницы Семен Федорович только через три месяца, и судьба безымянного доктора и какой-то Галины волновала его в то время меньше всего. О последнем разговоре с Екатериной Бенедиктовной он и думать забыл. Спустя еще некоторое время он снова возобновил неспешные прогулки с Анисковец, и та сама как-то сказала:
— Знаешь, Сеня, та история с врачом и его многолетней любовью все-таки закончилась трагически. Несчастная пыталась покончить с собой и детей из окна выбросила. Об этом даже газеты писали. Не знаю, как он будет дальше жить с таким грузом на совести. Сейчас я начинаю корить себя за то, что потворствовала этим отношениям. На меня тоже ложится часть вины.
— Бог с тобой, Катя, — возразил Родченко, — какая же тут может быть твоя вина?
— Но я предоставляла им квартиру, они встречались у меня.
— Если не у тебя, так в другом месте встречались бы. Не бери на себя лишнего, — пытался успокоить ее Семен Федорович.
— Нет, Сеня, — она покачала головой, — ты не понимаешь. Я очень виновата перед ней. Мне следовало быть более осмотрительной.
Но ему не хотелось говорить о чужих трагедиях. Выведенный усилиями врачей из клинической смерти, проведя три месяца в больнице и еще два месяца дома, не вставая с постели, он так испугался собственной близко подступившей кончины, что избегал разговоров на печальную тему. Поэтому он постарался сменить предмет обсуждения и задал Екатерине Бенедиктовне вопрос о чем-то совершенно постороннем. Больше они к этому не возвращались...