Иллюзия вины
Шрифт:
Я вспомнил, что сразу после самоубийства неизвестного бедняги, я с Дэвидом в каком-то кафе вел беседу со свидетелями убийства… убийства женщины, которую звали Линда. Да, я точно вспомнил ее имя и еще того закутанного в целлофан от дождя офицера, впервые показавшего нам изуродованное тело. Кажется, его звали Роркинс. Затем у меня возник образ единственного свидетеля по этому убийству — молодого парня по фамилии Тауб. Он подрабатывал в этом кафе и в ночь убийства находился в нем, готовясь к утреннему экзамену. Парень всячески пытался помочь нам с Дэвидом, вспоминал события ночи перед убийством Линды, но на деле ничего полезного нам не сообщил.
Вспоминать было невероятно трудно. Это было похоже на то, как я когда-то вспоминал свои сновидения. Теперь уже у меня были определенные навыки и запоминать сновидения я мог довольно легко, но так было не всегда. Когда-то мне было сложно восстанавливать в памяти все свои ночные похождения и мне пришлось этому учиться. Сейчас я находился в очень похожей ситуации — я будто учился вспоминать, но не сновидения, а события, имевшие место в реальной жизни.
Сконцентрировавшись в очередной раз, мне удалось вспомнить самые последние события предшествовавшие моему погребению. Во всяком случае, мне казалось, что это были самые последние события. Закрыв глаза, я по кусочкам составлял картину, вырисовывая в своем сознании некое полуразрушенное здание, в окрестностях которого я находился с… Мне сложно было вспомнить, с кем я был в этом месте. Это был мужчина, высокий, светловолосый… Райан? Нет, не он, мой спутник был несколько младше и довольно тощий, чего нельзя было сказать о Райане. Тогда кто же это мог быть? Джейкоб что ли? Точно, я вспомнил, что осматривал эту местность вместе с Джекобом Броуди, но вот что было дальше? На этом все мои воспоминания обрывались и наступала абсолютная тьма. Однако тут был и положительный момент — если я был вместе с Броуди, значит, есть все шансы, что он знает о случившемся, знает, что произошло со мной, а, следовательно, я могу надеяться на помощь в скором времени… если только с Джейкобом ничего не случилось.
Продолжая блуждать в лабиринте своих отрывистых воспоминаний, в какой-то момент я вспомнил кое-кого, кто невольно заставил меня улыбнуться, даже несмотря на то, что я был заживо погребен и находился практически при смерти. Я вспомнил Кристен. Эту несколько странноватую, но в тот же момент милейшую голубоглазую блондинку. Мы с ней совсем немного успели пообщаться, но уже умудрились узнать друг о друге очень и очень многое. В этом была исключительно ее заслуга.
Я по натуре никогда не был ни доверчивым, ни общительным человеком — этому способствовали как род моей деятельности, так и печальный жизненный опыт, но встретив такую яркую личность как Кристен, такую открытую и доверчивую, я ощутил то, чего не знал уже долгие годы. Я почувствовал, что могу общаться с людьми и это может по-настоящему доставлять мне удовольствие. Мне всегда было сложно доверять людям, сложно найти такого человека, которому бы действительно хотелось что-то рассказать «просто так». А Кристен на эту роль подходила идеально.
Конечно, у нее была, может, и не шикарная, но вполне привлекательная внешность, ее милейшая женская кокетливость и неотразимая улыбка — все это подкупало, но дело было не в этом. Она была открытым и доверчивым человеком. Как бы она себя иногда странно не вела, показывая свою наглость, настырность или банальную неадекватность, она все равно оставалась искренним человеком, который мог мне посочувствовать, не произнеся ни слова. Она могла лишь понимающе взглянуть на мое побитое хмурое лицо и я верил ей.
Меня поражало то, как она умудрялась так держаться. Совсем недавно она пережила смерть своей матери, у ее отца нашли Альцгеймера, а она все равно продолжала искренне улыбаться, лишь в редкие моменты грустно опуская свои глаза и произнося пару слов о далеко не лучшей части своей жизни. Если она временами и вела себя неадекватно, то это явно была всего лишь ее защитная реакция на все пережитое. Когда организм долгое время угнетается всевозможными стрессами и депрессиями, он начинает искать способы борьбы с этими негативными переживаниями. Как правило, это может отразиться на человеке в виде проявления самых разных эмоций вроде нервного смеха с примесью неадекватного поведения. Подобные последствия дают выход подавленным эмоциям и позволяют чувствовать себя как минимум чуточку лучше. Это уж я знаю по себе наверняка.
Размышляя о Кристен, я понял, что помню по большей части ее образ, а не что-то определенное. В моей памяти хранилась пара конкретных вещей о ней, но в остальном это был лишь ее образ. То, как она себя вела, как говорила, как внимательно слушала меня, как улыбалась и грустнела… Черт, неужели я ее больше не увижу?
Мне стало страшно. Я снова осознал, что это конец и я отсюда не выберусь. Осознал, что обречен медленно гнить под этими обломками в полном одиночестве, ощущая каждый миг мучительно долго приближающейся смерти. Я начал размышлять о смерти, о наиболее вероятном сценарии своей кончины. Мне казалось, что, скорее всего, я умру от жажды, от недостатка жидкости в организме. Я с трудом делал каждый вздох, с болью гоняя воздух по своему иссохшему горлу. Казалось, что внутри у меня все начинало трескаться, словно сухая земля в пустыне под беспощадным Солнцем. Мои глаза были так же высушены и жутко болели. Как бы я не пытался моргать или закрывать их на долгое время — ничего не помогало, пыль будто окутала мои глазные яблоки и проникла далеко вглубь чуть ли не до самого мозга. Я словно высыхал, превращался в мумию, лишенную последней капли жидкости.
Тем не менее, надежда все еще была. Если с Джейкобом все в порядке, если ли он не плод моего воображения, если он и правда был со мной и видел, что произошло, то я мог надеяться на спасение. Только вот слишком много «если», а я даже не знал, можно ли мне доверять своей памяти. Может, часть моих воспоминаний вообще не имела никакого отношения к действительности и тогда мне точно надеяться было не на что. Все что мне оставалось — ждать. Своего спасения или своей смерти — выбор у меня был не велик.
В какой-то момент своего бесконечного ожидания, я почувствовал, как начинаю слабеть и понемногу теряю сознание. Теперь уже мысль умереть от жажды превращалась в крайне нелепую. У меня были проблемы куда серьезнее, чем жажда. Я терял кровь. Рана на правой ноге хоть и была зажата одним из обломков, но все равно немного кровоточила, с каждой секундой отнимая у меня драгоценные капли крови. И все же моя нога даже не являлась угрозой на фоне того, что было у меня на затылке.
В очередной раз дотронувшись рукой до своей головы, я понял, что из моей черепушки стремительно вытекает какая-то жидкость. На ощупь это даже на кровь не было похоже, казалось, у меня из головы постепенно вытекают мозги, вследствие чего я все сильнее слабел и едва держался, чтобы не отключиться. Во всяком случае, чувства были именно такие — мне будто хотелось спать, но в тот же момент страх говорил мне: «закроешь глаза — больше их никогда не откроешь».
Я давно в своей жизни кое-что решил для себя. Мне доводилось бывать в разных неприятных ситуациях, с какими обычно людям везет не сталкиваться. Будучи на службе в спецназе я участвовал в мини-войнах, где мне приходилось убивать людей и совсем не по случайности. Я исполнял приказы, зная на что иду, зная, кто моя цель и четко понимая, что эти люди заслуживали смерти как никто другой за все то, что они натворили в своей жизни.
В самом начале своей службы меня часто мучила совесть, я не был уверен в том, что делаю. Мне казалось, что нельзя решать, кого убить, а кому сохранить жизнь — это выглядело неправильным. Но годы шли, я не раз попадал в критические ситуации, в которых находился на волосок от смерти и в подобных обстоятельствах я собственными глазами мог видеть на что способны те, за чье убийство меня по ночам мучила совесть. Тогда я и начал понимать, что настало время пересмотреть свои взгляды. Я шел к этому постепенно, но в какой-то момент вдруг оказалось, что в мире полно людей, которые за свои деяния, на мой взгляд, заслуживали смерти, и я понял, что убивая их, давал шанс на жизнь сотням другим.
Так продолжалось довольно долго, пока пять лет назад я не убил того, кто смерти совсем не заслуживал, да еще и не смог уберечь от гибели собственную мать. Смерть матери меня не сильно заботила и это совсем другая история, а вот убийство невиновной для меня оказалось равносильно моему первому убийству и даже хуже. Несмотря на то, что моя невинная жертва была далеко не первой в моем списке, ощущалось это так, будто я вновь впервые убил человека. Раньше я всегда знал «за что» отнимаю людские жизни — я убедил себя, что некоторые люди этого заслуживали. У меня было что-то вроде собственного кодекса, которому я всегда следовал, чтобы не сбиться с пути… но пять лет назад я нарушил свой кодекс, убив невиновного человека. Более того, я убил ребенка.