Иллюзия жизни
Шрифт:
– Не Сапунцова? – спросил Бирюков.
– Нет, не его.
Потирая кончиками пальцев виски, Яна задумчиво умолкла. После затянувшегося молчания она повернулась лицом к Бирюкову и неуверенно заговорила:
– Кажется, таким голосом меня запугивал Максим-толстый, когда я добивалась возмездия за убийство мужа. Подонок звонил чуть не каждый день, угрожая «замочить», если не перестану, как он выражался, «лезть на рога». Вы не его имели в виду, когда сказали, будто один из преступников, причастных к гибели Царькова, мне известен?
– Да, его, – подтвердил Бирюков.
– Кошмар… Неужели Ширинкина амнистировали, и Сапунцов отдал подонку свой мобильник?… Этого не должно быть. Они же не знали друг друга. Или дурак
– А в чем?
– Когда мы с Гошей отправлялись в круиз, из райцентра в Новосибирск нас привезла Соня в своем «Мерседесе». Высадила на речном вокзале, где у причала стоял готовый к плаванию теплоход, пожелала всего хорошего и поехала на ВИНАП по делу. Гоша сразу залег в каюту, а я вышла на палубу поглазеть на подъезжающих туристов. Вдруг увидала возле темно-вишневой «Тойоты» Сапунцова, разговаривавшего с армянином, от ухаживаний которого впоследствии пришлось избавляться. Решила поболтать с ним. Пока спускалась с теплохода на причал, «Тойота» и Валентин исчезли. Это показалось мне странным, но сильно не удивило. Когда же Сапунцов встретил нас после круиза, на душе заскребло что-то полосатое… – Золовкина помолчала. – Дело в том, что я не просила его встречать и о круизе ему не говорила. Откуда он узнал о нашем прибытии?
– Не пытались этот вопрос у него выяснить?
– При Гоше промолчала, но после не вытерпела. Сапунцов, как всегда, вдохновенно стал убеждать, мол, ужинал в вокзальном ресторане. Через окно увидел меня, выхватил из стоявшей на столе цветочной вазы гвоздики и – нате вам мое с кисточкой.
– Версия, в общем, убедительная, – сказал Антон.
– Не поверила я этой версии. Дальше – хуже. Через день Валентин примчался в райцентр без моего приглашения. Такого раньше никогда не было. Слово по слову завел такую песню, хоть стой, хоть падай. Мол, вчера по номеру «мерса» его разыскал тот армянин, который плавал с нами, и попросил срочно передать мне приглашение в турне на Канарские острова. Меня взорвало и я послала сводника по-русски далеко-далеко. Сапунцов остолбенел: «Янка, не надувай паруса. Хотел проверить твою моральную устойчивость, а ты сразу – на дыбы. Хочешь знать, я армянину сказал, что ты ни за какие баксы не продаешься». – «А чего приехал?» – «Для отвода глаз. “Кекс” ведь богатый, сорит деньгами. Может, пригодится». – «Чтоб твоей ноги здесь больше не было!» – рубанула я. На этом наши отношения с Сапунцовым закончились.
– И он не стал приезжать в райцентр?
– Нет. Но с армянином судьба свела меня лицом к лицу месяц назад, когда ездила в Новосибирск оформлять Соне Царьковой заграничную путевку. В турагентстве «Спутник» сошлись мы с ним у окна заказов. Со спины не узнала. Из-за плеча смотрю: заполняет бланк для выезда в Австралию Назарян Ованес Грантович. Когда он оглянулся, меня будто током ударило: «Ба, знакомые все лица!». Он тоже сразу опешил, но быстро вскочил на своего конька: «Яночка, золотая, рад тебя видеть! Как здоровье твоего супруга?» – «Ничего, здоров, того и вам желает». – «В Австралию со мной полететь хочешь?» – «Спасибо, рожденная ползать летать не может». – «Что ты говоришь! Зачем такой красавице ползать?! Лети со мной. Шамаханской царицей сделаю!» Короче говоря, еле-еле отбоярилась.
– Назарян Ованес Грантович? – уточнил Бирюков.
– Да, – подтвердила Золовкина. – Это я точно запомнила.
– Не говорил где работает?
– На теплоходе представлялся соратником и даже какой-то дальней родней нефтяника Ходорковского, но, по-моему, он из той армянской диаспоры, которая цветет на финансовых махинациях.
– Один путешествовал?
– Возле него постоянно увивался молодой одесский балагур по имени Аркадий. То ли телохранитель, то ли просто собутыльник. Назаряна этот парень называл «шефом».
– Царькова когда из Греции
– Соня часто мне звонит. Если скажу ей о трагедии с Гошей, она тут же прилетит.
– Обязательно скажите. И как только вернется, пусть сразу зайдет в районную прокуратуру.
Золовкина утвердительно наклонила голову. Когда Бирюков и Лимакин, попрощавшись, ушли из кабинета, Яна устало откинулась на спинку кресла и невидящим взглядом, словно окаменевшая, долго смотрела в одну точку.
Глава XI
Следующим утром Антон Бирюков пришел на работу пораньше, когда в прокуратуре, кроме технички, наводившей последние «штрихи» приборки, никого не было. Усевшись за стол, начал было перебирать текущие бумаги, приготовленные с вечера секретаршей, но скоро отложил их в сторону. Из головы не выходил вчерашний разговор с Яной Золовкиной. Следственный опыт и интуиция подсказывали, что расследование по делу о гибели Царькова сдвинулось с мертвой точки. Выстраивать окончательную версию было еще рано. Совершенно был не понятен мотив преступления, однако круг подозреваемых лиц уже наметился четко. Появилась возможность оперативной отработки по выявлению связей между ними.
Зазвонил телефон. Бирюков, сняв трубку, назвался и услышал торопливый голос:
– Это Яна Золовкина. Здравствуйте.
– Здравствуйте, Яна.
– Вчера вечером звонила Царькова. Я рассказала ей о случившемся с Гошей. Завтра Соня прилетит в Новосибирск. Мне придется встретить ее в Толмачевском аэропорту. Оттуда сразу заедем к вам в прокуратуру.
– Хорошо, буду вас ждать.
– И еще… Не знаю, говорить – не говорить…
– Говорите только правду.
– Правда такая… Вчера я еще дважды набирала номер мобильного телефона Сапунцова. Оба раза услышала «Хэллоу», но сама не произнесла ни словечка. Теперь убеждена на сто процентов: это голос Максима Ширинкина.
– Спасибо за информацию. Будет еще что-то – звоните.
– Обязательно позвоню. До свидания.
– До свидания, Яна.
Вскоре после звонка в кабинет вошел следователь Лимакин. Поздоровавшись, сел у приставного столика и сказал:
– Голубев пообещал через полчаса принести кучу толковой информации. Сейчас по факсу идут ответы на его запросы.
– Прочитал дневник Царькова? – спросил Бирюков.
– Прочитал. Много рассуждений об иллюзорности надежд на поэтическое признание и о бессмысленности жизни. Ощущается сильная тоска по безвозвратной юности. Из женских имен упоминаются только София и Яна. Вроде бы обеих ревнует, но абстрактно, без указания кого к кому. После одной из «ревнивых» записей есть афоризм Виктора Гюго: «Бог делает женщину прекрасной, а дьявол – хорошенькой». Кого касается, Софии или Яны, такое определение, непонятно. Два афоризма Царьков записал из Оскара Уайлда. Первый: «Все люди чудовища. Единственное, что остается, – это получше их кормить». Тут же приписка: «Софа кормит меня хорошо». Второй уайлдовский афоризм гласит: «Грех – это единственный яркий мазок на полотне современной жизни». Ниже опять приписка: «Софе и Янке грешно не грешить»… – Лимакин помолчал. – Такие вот, Антон Игнатьевич, намеки и никакой конкретики.
– О долгах, конфликтах есть что-нибудь?
– Ничего нет. По записям чувствуется, что Царьков был начитанным, с чувством юмора и умел излагать свои мысли на бумаге прозой. Поэзия у него получалась хуже. В основном, притянутая за уши рифмовка.
– А какое впечатление сложилось у тебя от вчерашней встречи с Золовкиной?
– Интересная женщина, с огоньком. Не берусь судить, чего в ней больше: «прекрасного» от Бога или «хорошенького» от дьявола. По-моему, и то и другое в одном флаконе. Когда рассказывала о своем прошлом, светилась искренностью. Как только разговор зашел о любовнике, стала вилять, будто горнолыжник на сложной трассе. Ты не заметил это?