Илья Муромец.

Кошкин Иван Всеволодович

— Постой-постой, Бурко, не части, — остановил коня Илья. — Ты говоришь, они на телегах дерутся, так, что ли?

— А телеги о двух колесах, — пробормотал под нос Алеша.

— Несуразица какая-то, — подумал вслух Михайло. — Телега о двух колесах ехать не может. Будет набок падать.

Добрыня со вздохом палочкой нарисовал на песке колесницу. Трое остальных наклонились над рисунком, а Бурко под шумок попил водички и схарчил Алешины сухари.

— А смысл какой тут? — спросил Алеша. — Чего на коне или пешим не биться?

— Ну, может, так удобнее? — неуверенно спросил Михайло.

— Это вряд ли, — решительно сказал Илья. — Кочки, камни, коряги, земля, опять же, неровная. Чуть замешкался — и все, уже не в телеге едешь, а пузом по земле.

— Зато стрел можно много взять, — молвил молчавший до поры Добрыня. — А в колесницу можно втроем усесться. Один правит, другой стреляет, третий рубит тех, кто поближе окажется. Вражьих коней распугивать можно, а если на ось серпы нацепить, а на дышло копья...

— А если против пешцев?

— А если против пешцев — разогнался, а перед строем повернул и вдоль него поехал. Серпами кого-нибудь порежешь, сверху постреляешь.

— А не проще ли на добром коне въехать и булавой по башкам? — спросил Алеша.

— Нам, может, и проще, — здраво рассудил Илья. — А то ромеи. Народ хлипкий, кони у них сухие и мелкие, как мыши. Тут не повъезжаешь.

— А может, попробуем? — робко предложил Михайло.

Богатыри и конь молча уставились на Казарина.

— Да я ничего, — смутился тот. — Думал, может, телегу пополам распилить...

— А чего, — начал размышлять вслух Добрыня. — У князя на дворе телег не один десяток — на них за оброком ездят. Одну возьмем — никто и не хватится, коней — моего и твоего, Илюшенька.

— Не-а, — помотал головой Бурко, — я в упряжь не пойду. Должен же кто-то вам объяснять, как это все делать надобно.

— Ну, тогда Алешиного.

— Я...

— А Алеша будет за возничего.

— А почему я? Я у батюшки только на телеге ездил, и это давно было! Вон, Илюха у нас крестьянский сын — пусть он и будет возничим.

— Во-первых, — веско сказал Илья, — я у отца тридцать три года на печи сидел, а потом сразу в Киев ускакал. И ничего о крестьянском деле не знаю. А во-вторых, ну сам подумай, что за вид у нас будет, если я буду возничим, а ты за князя стоять? За Ахиллу и Аякса мы с Добрыней будем, мы люди крупные, а ты у нас будешь вроде как Иолай.

— Иолай был у Геракла, — поправил Бурко.

— Один хрен.

— Тогда поехали.

На дворе у Владимира Илья выбрал самую крупную телегу и в два удара разрубил ее напополам, точнехонько посередине. Княжьи гридни попробовали было спорить, но Муромец, рассеянно помахивая мечом, срубил у одного чуб, и они как-то сразу притихли. Тем временем Бурко объяснял коням Добрыни и Алеши, что от них требуется. Добрынин вороной лишь укоризненно посмотрел на хозяина, а вот Алешин оскорбленно заржал. Бурко широко улыбнулся ему и прожевал кусок ненужной половины телеги. Ржание перешло в какой-то сип, и Алешин Серко покорно подошел к телеге. С грехом пополам богатыри приладили упряжь, рассчитанную для одной крестьянской лошадки, на двух богатырских зверей. Алеша, поеживаясь, сел на передок и с опаской взял в руки вожжи. Внезапно на Илью нахлынули недобрые предчувствия, и он неуверенно оглянулся на Добрыню. Но Змиеборец уже был поглощен волшебными видениями: вот он, стоя на огромной белой колеснице, торжественно въезжает в Киев после очередного похода, а Попович держит над ним венок; впереди идет Илья и выкликает его подвиги, и киевляне кидают под колеса цветы. Ромеи называют это «триумф». Добрыня торжественно вступил на телегу, которая слегка покачнулась. Илья с трудом нашел место за его спиной.

— Лук брать будешь? — спросил он в ухо друга.

— А? Что? Лук? А-а-а-а, лук, — пришел в себя Добрыня. — Нет, лук пока рано. Это мы на пробу едем. Ты меч, кстати, тоже оставь. И ты, Алеша.

Все трое отстегнули мечи и отдали их Казарину.

Бурко отошел чуть ниже по улице и, повернув голову, искоса посмотрел.

— Не совсем то, конечно, — пробормотал он. — Ну да на первый раз сойдет. ПОЕХАЛИ!

Алеша неуверенно шевельнул вожжами, но умные кони двинулись сами, и телега, поскрипывая, неуверенно покатилась вперед. Под уклон... Только тут Илья понял, что его мучило все это время.

— Добрыня, — напряженно сказал он. — Это княжий двор...

Телега пошла быстрее.

— Ну? — удивленно обернулся Добрыня.

— А там впереди, — звенящим голосом продолжил Илья, — подол.

Кони перешли на рысь.

— А мы, стало быть...

У Бурка вдруг расширились глаза и встала дыбом грива.

— ЕДЕМ ПО СПУСКУ!

— ТВОЮ МАТЬ!!!! — Бурко поднялся на дыбы, видя, как на него несутся ржущие от ужаса Ворон и Серко.

Развернувшись на задних ногах, он пустился вскачь, вниз по Андреевскому спуску, ржа на скаку:

— С доро-о-ги-и-гогого!!!

Серко и Ворон, чувствуя, что их настигает грохочущая телега, припустили за вожаком. Илья бухнулся на задницу и, дергая Алешу за вихры, благим матом орал:

— Сворачивай! Сворачивай, поповская твоя душа!!!

Замерший от ужаса, Добрыня столбом стоял в телеге, бормоча про себя молитвы. Киевляне шарахались во дворы, на глазах у вихрем мчавшегося Бурка слепой хромец, сидевший с протянутой рукой на обочине, вдруг прозрел и с воплем перемахнул саженный забор. Какая-то девка с коромыслом столбом встала посреди дороги, обессилев от страха, и Бурко только и успел ухватить ее зубами за рубаху и забросить себе на спину. Еще одну в последний момент выдернул из-под колес Илья и кинул на спину Алеше. Та пронзительно визжала.

— Люууууди!!! Ратуйте! Богатыри за девками на телегах скачут!

По всему Киеву гудел набат, люди прятали дочерей в домах и с ужасом выглядывали за ворота. На крыльцо своего дворца выскочил в одном сапоге Владимир и из-под руки пристально вглядывался вниз. Путь богатырской колесницы можно было легко различить по взлетающим вверх обломкам, разлетающимся курам («Почему курам?» — отрешенно подумал князь) и женским крикам.

— Ну, мать вашу, защитнички, — пробормотал князь себе под нос.

— А по-моему, ничего страшного.

Князь затравленно оглянулся. Рядом стояла Апраксия, как всегда строгая в своем уборе.

— Повеселятся — и успокоятся. Это странно, но мне кажется, что я лучше тебя понимаю твоих воинов — на Рубеже тишина все лето, и твои мужи просто заскучали...

Крики стали громче, вверх полетели доски и какие-то обрывки.

— На Житний торг приехали, — машинально отметил Владимир.

— ...в конце концов, — невозмутимо продолжала Апраксия. — Ты должен радоваться тому, что твои избранные от скуки устраивают погромы, а не заговоры.