Илья Муромец.
Шрифт:
— Слушайте, братья, — быстро заговорил ростовец. — Как настанет нам пора в бой лезть — держитесь рядом, ты, Рагдай, — по праву руку, ты, Ян, — по леву. Вместе сквозь их полки пойдем, въедем поглубже — авось дрогнут поганые!
Ян быстро закивал, Волк же, ни слова не отвечая, посмотрел через плечо, затем медленно повернулся обратно.
— Пора, говоришь, Алеша? — гулко спросил он. — А не сейчас ли?
Внизу черниговские ряды, разорванные во многих местах, таяли, словно снег на солнце, сквозь пробоины лился поток пестрой конницы. Попович сдернул с плеча рог индрика-зверя и, поднеся к губам, дунул так, что, казалось, дрогнула земля, и печенеги, словно прибитые чудовищным ревом, споткнулись, замедлив бег.
— ЗА РУСЬ! — заорал Алеша, закидывая рог за спину и наклоняя копье. — ЗА КИЕВ!
— Помогай нам Бог, — негромко сказал Рагдай, пришпоривая коня.
Второй ряд черниговских и смоленских полков бросился в битву.
Илья не видел, что творится вокруг, не слышал ни грохота второго соступа, ни молодецких воплей Поповича, удачно пробившего на скаку копьем аж четверых степняков. На всем божьем свете для Муромца не было сейчас никого, кроме супротивника. Мало кто на Руси и в Степи владел искусством боя одним мечом — без щита, но железному ольберу это было не в диковинку. Снова и снова с лязгом сшибались меч и сабля, высекая искры, но ни русская, ни степная сталь не поддавались. От страшных ударов пятились боевые жеребцы, и сама земля трескалась, не выдерживая чудовищной мощи русского богатыря и степного ольбера. Кони уже не пытались укусить друг друга, но лишь кружились, повинуясь безмолвным приказам всадников, что управляли скакунами не только поводом, но и легкими нажатиями коленей, а то и просто наклоняясь в седле.
Бурко понимал — богатырь и ольбер равны силой и воинским искусством, оба злы и сильны духом, ни один не отступит. А раз так — исход боя решит либо усталость, либо случай. И он сам, и Илья — оба немолоды, а враги — кто их знает. Пора было заканчивать с этой схваткой, вокруг кипел бой, и Илья нужен был там. К тому же бессовестный степняк мог снова попытаться достать русского коня — с него станется. В большой Бурковой голове вертелась какая-то мысль, но, прыгая, отскакивая и снова налетая, он никак не мог ее ухватить.
— Бурко! — крикнул Илья.
— Да!
— Как он тебя — так и ты его!
Вот! Вот оно! Вот что никак не удавалось додумать! И когда враг нажал снова, Бурко не попятился, а отскочил в сторону, встал на дыбы, повернулся на задних ногах и обрушился передними на бок вражьего коня. Степной скакун подался вправо — эка невидаль, в первый раз, что ли, с жеребцом дрался, и правое Бурково копыто лишь скользнуло по окованному сталью крупу, зато левое крепко приложило всадника в колено, и Бурко с мрачной радостью услышал, как хрустнула огромная кость. Страшно закричал ольбер, замахнувшись саблей на обидчика, и на краткий миг выпустил из виду Илью. На краткий миг, и моргнуть не успеешь, но Муромцу хватило, и прямой широкий меч обрушился на стальное лицо. Степняка покачнуло, поперек личины лег прямой глубокий проруб, из которого плеснуло красным, а Илья уже ударил снова, теперь по правому плечу, и повисла рука с саблей. Третий раз меч махнул поперек, рассекая со свистом воздух, и огромная, словно пивной котел, голова с тяжким стуком рухнула на землю.
Тяжело дыша, Илья осмотрелся по сторонам. Вокруг валялись трупы, полыхала сухая трава, но бой шел уже где-то впереди, русские оттеснили печенегов со шляха и теперь давили вверх по холму. Впереди русских полков, прорубая дорогу, бились трое, и Муромец криво ухмыльнулся — даже Алешка решил, что здесь одним напуском не обойдешься. Трое богатырей с черниговцами, четверо — со смоленцами, витязи Заставы шли впереди, пластуя клинками, дробя булавами, их кони дрались наравне с хозяевами. Но не этим был силен богатырский натиск. Второй ряд русских полков, на глазах у которого погибали его братья, в ожидании дошел до белого каления и рванулся в бой с нечеловеческой яростью. И хоть, казалось, страшнее бить нельзя, вид богатырей, что кинулись на врагов, как волки на стадо, удесятерил силы воинов, и смоленцы с черниговцами дрались так, словно забыли о смерти.
Печенеги защищались отчаянно, их было больше, и гнев хакана казался им страшнейшей карой на свете. Несколько минут оба войска рубились на месте, не уступая ни пяди, русская сила против печенежской. Так весной плотина на разлившейся реке держит лед, бревна трещат, но не поддаются, и тут откуда-то с верховий приходят огромные льдины и, словно топорами, бьют в преграду, выворачивая столбы, и вот уже в проломы хлынула вода, миг — и прорвана запруда. Семеро витязей, наехав впереди полков на вражье войско, рубили степняков десятками, еще больше топча конями, пробивались вперед, не глядя по сторонам, и вражье войско дрогнуло, поддалось, стало пятиться, и тут в схватку с ревом влетел Муромец. Столь страшен был вид Первого Русского Богатыря, что печенеги дрогнули, и левое крыло их начало поворачивать коней. Ободренные, русичи нажали сильнее, и вот уже бегут степняки, и сыны черниговские гонят их, рубя в спины. Не давая опомниться, пусть кони едва ступают, черниговцы и смоленцы поспешали за богатырями, убивая врагов. Третий ряд печенежских полков бросился было навстречу, но его смяли свои же бегущие, смяли и увлекли за собой. И степняки бежали, не имея духа обернуться и увидеть тех, кто их гонит, как бы не втрое, если не вчетверо меньше!
Погоня продолжалась до того места, где Лыбедь впадает в Днепр, многие печенеги убились, сорвавшись с конями с крутых откосов, но большая часть все же слетела скоком по склону и бросила коней в неширокую речку. Илья, уже справившийся с душившей его яростью, едва удержал воинов, рвавшихся за врагом — гнать дальше, убивать, пока не сломаются мечи. За Лыбедью раскинулась поросшая лесами равнина, ровная, широкая, и бог весть, кто там у Калина засел, и не обернутся ли печенеги, что сейчас бегут без памяти. Медленно, шагом, русичи отошли обратно к Васильевскому шляху. Муромец приказал счесть по полкам убитых, а старшим подходить для совета. Ожидая воевод, богатырь посмотрел на солнце и протяжно свистнул: битва длилась как бы не три часа, а казалось — получаса не прошло... Подъехал Алеша, с ним Ушмовец, остальные витязи стояли среди полков.
— Как, Алеша, цел? — хрипло спросил Муромец.
Попович, перемазанный кровью от сапог до шелома, покачал головой:
— А что мне сделается?
— А ты, Ян? — повернулся Илья к младшему богатырю.
Ушмовец, под кровью и грязью странно белый лицом, лишь слабо мотнул головой. На холм взъехал смоленский воевода Глеб Бориславич, с другой стороны рысью подлетел воин со смуглым, красивым лицом. Шлем воин снял, и черные густые волосы развевались по ветру. Несколько мгновений Илья смотрел на него, припоминая, затем спросил:
— Поздорову, Василий, а где же Гореслав?
— Не нашли, — глухо ответил Василий Алданович.
Илья посмотрел вниз, на месиво растоптанных тел на Васильевском шляхе, и широко перекрестился:
— Упокой, Господи, его душу. Стало быть, Василий Алданович, тебе черниговский полк принимать.
Черниговец молча кивнул, как будто говоря: «И приму».
— Потери в полках сочли? — продолжил Муромец.
— У меня треть убита или поранена так, что биться боле не может, — ответил смоленский воевода.
— У меня из каждых пяти — двое убиты или порублены тяжело, — сказал Василий.
— Крепко досталось, — склонил голову Илья. — Ну так слушайте — до вечера они могут и не сунуться, но кто ж их знает. Потому — стоим здесь и ждем их обратно. Коней, как остынут, напоить, людям пить, что останется...
— Это что там такое? — прервал брата Попович.
Протолкавшись через черниговских воинов, к Илье подъехал израненный витязь на взмыленном коне.
— Илья... Илья Иванович, — выдохнул всадник. — Христом Богом прошу — поспеши к Золотым Воротам. Князь наш там один...