Илья Муромец.
Шрифт:
— Эх, — вздохнул Гореслав Ингварович. — Место нехорошее: овраги да холмы — не разгуляешься.
— Так и им не разгуляться, — заметил Ратибор.
Владимир кивнул, соглашаясь, — от Витичевского брода дорога на Киев идет по горам и урочищам — место для конницы плохое.
— Древляне и Киевский полк пусть будут в городе, на Подоле, — продолжил князь. — Пусть будет сила про запас, да и от греха, если полезут через реку вплавь — встретите и Киев обороните.
Сбыслав мрачно кивнул: конечно, славы тут не добудешь, но с его воинством — гончарами да плотниками, от роду на коне не сидевшими, только славы и искать. Древлянский воевода, молодой еще муж, высокий и широкоплечий, посмотрел на Сбыслава и вздохнул — древляне тоже конно бились плохо, от роду воевали пеши.
— Туровскому полку и Киевскому войску и дружине моей быть за Ситомлью — перед Дорогожичским урочищем, — сказал Владимир, поворачиваясь к Ратибору: — Тебе, Ратибор Стемидович, закрывать шлях на Вышгород, они и оттуда пойдут.
— Добро, княже, — старый воевода встал, степенно оправил усы и наклонил голову. — Только дозволь мне Ситомль перейти — там луга хорошие, будет где разгуляться на просторе!
Владимир посмотрел на своего воеводу, постучал пальцами по столу, наконец, вздохнул:
— Дорогожицкое болото у тебя за спиной будет, Ратибор, тревожусь я.
— А ты не тревожься, княже, — ответил седой воин. — Наша конница ударом сильна. За речкой сидючи победы не добудешь.
— А если тебя в топь втопчут? — остро глянул князь.
— А лучше в топь, чем в овраги, а то и в ворота киевские, — спокойно сказал старый витязь. — Мы сюда не бегать пришли, государь, а биться. Так уж лучше пусть вои знают — нет пути назад!
Несколько мгновений Владимир смотрел на своего воеводу, затем усмехнулся:
— Быть по сему. Не мне тебя учить полки водить. Сам же я с боярским полком буду у Золотых Врат. Если кого теснить начнут — туда поскачу.
Воеводы согласно кивнули — негоже великому князю лезть в свалку впереди полков, мечом размахивая.
— Новгородцы же с Соловьем Будимировичем встанут у Сухой Лыбеди — ладьи у них на катки поставлены, на сушу вытащены — ими перекроют путь на Шелвовое, чтобы поганые нам в спину не ударили. Тако нам встати, — Владимир поднялся из-за стола. — Ну, а ты, Илья Иванович, ты с Заставой где будешь?
Отдавая слово Муромцу, Красно Солнышко показывал, что уважает своих богатырей и власти над ними не ищет — пусть своей волей служат. Илья задумался — конечно, хотелось бы встать вместе, двадцать пять — это ли не сила. Да только, что греха таить, витязи Заставы строем биться не умеют, каждый — один в поле воин, даже если рядом рубятся. Налетят толпой на тьму — ан, печенеги-то теперь не разбегаются...
— Дозволь, княже, так сделать, — сказал Илья. — Я сам беру восьмерых и встану с черниговцами. Добрыня возьмет восьмерых — будет с дружиной. А Дюк Степанович и еще семеро при тебе пусть стоят — быть им на подмогу, где понадобятся.
— Так тому и быть, — кивнул Владимир.
Он обвел взглядом воинов.
— Уж простите, господа воеводы сильные, что не потчую вас, как подобает, — ныне каждый час дорог. Отправляйтесь ко своим полкам да становитесь, где назначено. С Богом!
Сойдя с крыльца, Илья пошел к богатырям, что стояли у Десятинной, занимая с конями чуть не половину площади.
— О чем решали? — спросил за всех Добрыня.
Из дворца один за другим выходили воеводы, крестились на церковь и, кликнув своих воинов, разъезжались кому куда следует.
— Вот что мы приговорили, братья...
Муромец коротко рассказал окружившим его кольцом витязям, как им надлежит сегодня биться. Те слушали внимательно, но когда Илья закончил, многие зароптали, а Алешка — тот прямо сказал: неладно, мол, это — порознь биться. Но тут заговорил Поток, и все умолкли. Седой воин негромко напомнил — ныне битва будет не такая, как прежде, сражаться будем не за честь, не за славу, не полон отбивать, за спиной — Киев-град, и враг в него ворваться не должен. Потому — дело каждого будет поспешать туда, где наши гнутся, где поганые одолевают, своим плечом держать полки. Успевать нужно везде, стало быть, придется разделиться — по одному, по двое зорко смотреть и скакать туда, где тонко. Илья кивнул, подтверждая — так, мол, и задумал. Богатыри переглянулись и тоже закивали — теперь и им понятно, почему нужно натрое разбиваться. Илья, Добрыня и Дюк вышли в середину — выбирать по очереди себе бойцов. Илья, как старший, первым назначил себе Алешку — Бабий Насмешник смел до безумия, но зарывист, за ним глаз нужен, а то и за шиворот оттащить, так что пусть под рукой будет. Следующим Добрыня взял себе Потока, потом Дюк подмигнул Самсону и велел быть рядом. Один за другим расходились богатыри на три стороны — вот уже и стоят порознь три малые дружины. Переглянулись, хлопнули друг друга по плечам, попросили не поминать лихом. Затем перекрестились на Десятинную и, повернувшись друг к другу спиной, пошли к коням — нечего долго прощаться, наше дело воинское.
Гореслав Ингварович снял шлем и утер с лица пот — солнышко поднялось уже высоко, в доспехе да поддоспешной стеганой рубахе становилось жарковато. Верный слуга подал серебряный ковшик с водой, черниговский воевода половину выпил, а остальное вылил на лысину, чтобы остудиться хоть немного. Третий час полки стояли на холмах над Васильевским шляхом, ожидая неприятеля. Хуже всего приходилось лошадушкам — чуя конский пот, со всей киевщины слетелись на почестей пир слепни и оводы, скакуны вяло махали хвостами, отгоняя крылатых своих мучителей. Чтобы не томить коней, Гореслав приказал воинам спешиться, и черниговцы стояли, опираясь на копья, обмотав повод вокруг левой руки. Старый воевода в который раз окинул взглядом поле, на котором им встречать ворога. Войско встало на холмах, что не круто сбегали к древнему Васильевскому шляху, по праву руку, к Лыбеди — черниговцы, по леву, к Днепровским кручам — смоленцы. Поле, шириной едва две версты, перегораживали двенадцать тысяч воинов, хотя какое поле — холмы, овраги, косогоры, здесь не разъездишься. Полки были выстроены в два ряда, один за другим, и все равно стояли тесно. На тесноту вся надежда — не будет поганым простора носиться вокруг и засыпать стрелами, хочешь не хочешь — сойдемся на длину копья, а там ужо посмотрим, чья рука крепче... Словно туча закрыла солнце, и Гореслав, почувствовав, что впервые с утра оказался в тени, повернулся.
— Что, воевода, ждешь не дождешься дорогих гостей?
Богатырь скалился из-под богатого, с золотой насечкой шлема, молодое, безусое лицо было чистым — ни пыли, ни пота.
— Жду не дождусь, Алеша, — степенно ответил Гореслав Ингварович. — Известно, ждать да догонять — хуже некуда. А что Илья Иванович?
— Спит, умаялся.
— А мы его добудимся ли? — встревожился черниговский воевода, наслышанный о крепости богатырского сна.
— На то у меня труба иерихонская имеется, — рассмеялся ростовец, показывая на висящий за спиной чудовищный, желтой потрескавшейся кости рог.
Оба замолчали, каждый думал о своем. Попович посмотрел налево, где от Днепра широким крылом стояли смоленцы. Время шло к полудню, а врага все не было, и Бабий Насмешник снял шлем, подставляя голову прохладному ветру, Серко вяло мотнул мордой, отгоняя наглых слепней, что лезли уже прямо в глаза.
— Ну и поле, пес его побери, — пробормотал Алеша.
Да уж, тут не разгуляешься — стиснутые узкой Лыбедью (как и прорыла себе такое ущелье) и широким Днепром две версты оврагов и холмов. За Васильевским шляхом поле словно шло волнами: холмы, за ними лощина, потом опять гряда — и снова спуск, и так до Выдобич и дальше, туда, где батюшка Днепр принимал под могучую руку малую Лыбедь и разливался привольно.