Им помогали силы Тьмы
Шрифт:
— Извините, я не знал, — пробормотал виновато Грегори. — Вам в вашем положении, должно быть, несладко приходится.
— Ну, в настоящий момент пока терпимо. У него, видите ли, уже есть жена. Но когда он от нее все же избавится, и она не будет связывать его по рукам и ногам — тогда мне и вправду придется туго.
— То есть разведется с ней, вы хотите сказать, или…
Она кивнула.
— Его жена — инвалид и поэтому целиком находится в его власти. А эти нацистские главари уже давно потеряли всякое понятие о чести и совести. Для них это уже стало делом привычным: ничего не стоит, например, подвергнуть жесточайшим побоям какого-нибудь несчастного еврея или просто человека, который им чем-то не понравился, и в результате такой обработки жертва почти всегда умирает от увечий. Очень удобно — никаких следов. Человеческая жизнь для них ничего не стоит — так чего уж тут толковать о такой обузе, как надоевшая жена, и инвалид к тому же.
— Да, понимаю. Но вы, кажется, говорили, что ваш отец по профессии врач, а в таком маленьком местечке, как Сассен, наверное, нет больше ни одного другого доктора, следовательно, он лечит и фрау Гауфф. А он-то обязательно установит причину смерти, если этот негодяй, скажем, даст ей слишком большую дозу лекарства или что-нибудь в этом роде. А ведь даже убежденным нацистам не дано безнаказанно умерщвлять своих жен.
— Отец не занимается регулярной практикой. Он по натуре что-то вроде отшельника, затворника, выходит лишь два раза в неделю, чтобы подлечить кого-либо из местных. Его в, деревне очень уважают, и не только потому, что он очень хороший врач, но и за то, что он лечит всех бесплатно. На дом он к пациентам не ходит — разве только в крайних случаях, когда дело серьезное и необходимо оказать срочную медицинскую помощь.
Несколько минут они молчали, потом она сказала:
— Вы должны произвести на Гауффа хорошее впечатление, просто обязаны завоевать его расположение. Льстите ему без зазрения совести, упомяните между делом о своих влиятельных друзьях в Берлине, которые могли бы обеспечить ему продвижение по службе, если вы замолвите за него словечко. Как все нацистские свиньи, он непомерно тщеславен и хвастлив. А когда выпьет, так просто теряет над собой контроль и, случается, бывает неосторожен в высказываниях. Всем известно в округе, что на Пенемюнде расположен испытательный полигон и что на нем в последнее время замечается активность. Но эта зона охраняется очень тщательно, поэтому никто доподлинно не может сказать, над чем там колдуют ученые и специалисты. А вот Гауфф как-то проболтался мне про ракеты, когда здорово поднабрался и начал хвастать.
— Обязательно последую вашему совету, — с готовностью согласился Грегори, — а поскольку я встречался и с Герингом и Риббентропом, надеюсь, мне не составит особого труда убедить господина Гауффа в том, что они мои добрые друзья.
Минут через десять они были уже на окраине деревеньки Сассен, проехали через нее и завернули во двор. В дальнем конце двора располагался сам «замок», как кичливо его называли в округе. В действительности же это было большое двухэтажное здание, построенное, наверно, более двух с половиной веков назад по образу и подобию всех типовых прусских юнкерских родовых гнезд.
Они прошли в большую комнату с низким потолком и стенами, обшитыми деревянными панелями, на которых красовались изрядно попорченные молью оленьи и лисьи головы. Фрау фон Альтерн позвонила в медный колокольчик, на зов явился старый и плешивый слуга, которому она сказала:
— Фридрих, это наш гость господин майор Боденштайн, о котором я тебя уже предупреждала. Чемоданы господина майора отнесет его денщик. Проводи их в комнату господина майора, а затем покажи помещение, где будет жить денщик.
Старый слуга пошел исполнять приказание, за ним ушел и Купорович, а хозяйка отвела Грегори в длинную, с низким потолком жилую комнату. Она открыла сосновый шифоньер и сказала:
— У нас как раз достаточно времени на легкий аперитив перед ужином.
Выбор напитков оказался не богат: бренди, шнапс и настойка из пастернака, поэтому Грегори предпочел ограничиться бренди с минеральной. Она едва успела наполнить бокалы, как в комнату хромая вошел мужчина лет тридцати пяти с соломенного цвета волосами, мускулистыми руками и тем безличным и туповатым выражением лица, которым славятся тевтонские красавцы. Его галантерейную красоту портил ужасный шрам, рассекающий лоб.
Грегори догадался, что перед ним, очевидно, Вилли фон Альтерн. Когда их представили друг другу, Вилли, морща изуродованный лоб, медленно произнес:
— Старый товарищ моего кузена? Нет, боюсь, я вас не припомню. Но так или иначе, мы всегда рады вам, раз вы знавали моего кузена.
Взгляд его светло-голубых глаз переместился на хозяйку дома. Он сделал мучительную гримасу, видимо, стараясь вспомнить, по какому же делу пришел, наконец вспомнил и разразился гневной тирадой:
— Хуррем, опять ты за старое: пьешь, пьешь и вечно опаздываешь к ужину. Все уже давно собрались, только тебя и ждем. За день люди хорошо потрудились, наломались по хозяйству, проголодались. А теперь извольте ее ждать, пока она пьет свой бренди. Пойдем!
Фрау фон Альтерн в ответ лишь пожала худыми плечами, но спорить не стала, осушила бокал, подождала, пока Грегори справится со своей порцией спиртного, потом повела их по длинному коридору с пятнистыми от сырости потолком и стенами. Они оказались в большой столовой. Около дюжины женщин, трое пожилых работников и несколько безусых юнцов стояли по обе стороны длинного, крепко сколоченного обеденного стола. Хозяйка села во главе стола, предложив Грегори сесть по правую, а Вилли — по левую от нее руку, наскоро пробормотала перед трапезой молитву, и все, кроме самых молодых работниц, которые побежали на кухню за едой, уселись за стол. Работницы вскоре вернулись с блюдами, нагруженными дымящейся снедью.
Пища была подана простая, но вкусная и обильная; блюда с лучшими кусками сперва предлагались сидевшим во главе стола. Вилли навалил себе на тарелку целую гору мяса и овощей, в течение всего ужина он хранил молчание, расправляясь с этой гигантской порцией. Хуррем фон Альтерн едва притронувшись к тому, что лежало у нее на тарелке, рассеянно беседовала с Грегори о надеждах на урожай этого года, делилась своими сельскохозяйственными заботами и невзгодами, которые выпали на ее долю.
Позже он узнал, что Хуррем по-турецки означает «радостная, счастливая», и это имя на редкость ей не подходило, оно никак не вязалось с ее мрачной серьезностью. За исключением Грегори и Купоровича, все сидевшие за столом были как на подбор нордического типа, и смуглая кожа Хуррем резко контрастировала с наливными, румяными щеками, голубыми глазами и золотистыми косами всех присутствовавших женщин.
Когда они закончили ужин, Вилли отрывисто пожелал им спокойной ночи и ушел. Хуррем извинилась перед Грегори за то, что время не позволило ей предложить ему помыться перед ужином, и отвела его наверх, где показала огромную ванную комнату.
Купорович уже распаковал его багаж, Грегори лишь оставалось проверить, хорошо ли заперт чемодан с рацией; убедившись, что запоры на чемодане надежные, он взял банные принадлежности и пошел в ванную комнату, чтобы принять холодный душ.
Приняв душ, он спустился вниз и присоединился к Хуррем, сидевшей в длинной комнате с низкими потолками. Она включила граммофон и слушала симфоническую музыку Бетховена, поэтому, не желая мешать, он тихо сел в кресло, стоявшее напротив. В руке у Хуррем был неизменный стакан с бренди. «Нормальная женщина, — подумал англичанин, — давно бы уже опьянела от такого количества бренди. Видимо, состояние легкого опьянения для нее уже стало привычным — иначе и не объяснить этот загадочный феномен».