Имаго
Шрифт:
– Междометие.
Он явно растерялся:
– А что оно, простите еще раз, означает?
Я сдвинул плечами.
– А ни фига не значит. Вы сообщили мне слух или некую новость. И вроде бы ждали, что я как-то отреагирую. Ну, я человек до крайности вежливый, молчать показалось не совсем прилично, вот и отреагировал. «А-а», это моя реакция, так сказать. А чай в самом деле великолепный!.. Что-то добавляли?
– Только малиновые листья, – ответила Анна Павловна, она сразу зарделась, распунцовелась. – Но сперва истолкла, чтобы соку дали…
Майданов вроде бы чуть
– Сдаюсь! Тогда прямой вопрос: так что же за такая идея, что о ней начинаются разговоры?
Лютовой сказал предостерегающе:
– Бравлин, осторожнее! Еще Достоевский сказал, что в мире нет такой идеи, такого факта, которого бы нельзя было опошлить и представить в смешном виде.
Шершень добавил:
– Особенно в России. Здесь такая патологическая боязнь всего высокого, что зубоскалить начинают сразу же, еще даже не поняв, о чем речь!
– Ага, чтоб другие не опередили, – сказал Лютовой. – Это зовется стебом.
– Потому что первый хихикающий, – сказал Шершень, – вроде бы самый умный!
Майданов бросал укоризненные взгляды на одного, на другого, наконец громко запротестовал:
– Ну вы уж скажете, Алексей Викторович!.. Вы такие ужасные вещи говорите, что уж просто я даже не знаю, не знаю…
Лютовой оглядел всех исподлобья, почти враждебно. Шершень усмехнулся уголком рта, но глаза отвел в сторону. Неловко, что в самом деле с ходу мог оказаться в компании с Бабуриным, этот прицепится с первой же фразы, свернет на пиво и толстых баб с во-о-от такими жопами!
Они все смотрели выжидающе, даже Лютовой делает вид, гад, что это для него вот такая удивительная новость.
– Рассматривайте это как хобби, – ответил я вяло. – Просто хобби.
Они выглядели разочарованными, а Майданов приятно улыбнулся, сказал своим чарующим приятным голосом:
– Да-да, как хобби… Будем рассматривать как хобби. Ну, как самолет, который конструировал морской офицер Можайский, или опыты с горохом, что проводил монах Мендель… Можно даже как другое хобби другого монаха… я имею в виду чудака, что все возился с астрономическими таблицами…
– Коперник? – предположил Шершень.
– Он самый, – приятно сказал Майданов. – Так что удовлетворите наше любопытство, Бравлин.
Я развел руками, стараясь не выронить рассыпающееся в пальцах сдобное печенье.
– Я как-то уже рассказывал о попытках найти внеэкономический выход из кризиса… Собственно, в Интернете лишь развитие тех идей. Систематизация… насколько она возможна, конечно. Трудно систематизировать то, что рождается на ходу из ничего…
Шершень сказал живо:
– Просим, просим!.. Музыка, туш, макияж и все такое. В прошлый раз вы рассказали нам по-соседски, так сказать. Точно так же наш дорогой Бабурин мог благородно поведать о великом «Спартаке». А теперь, по непроверенным и потому самым достоверным данным, в философских… и не только в философских кругах Интернета разом заговорили об… иммортизме. Верно я называю?
Я кивнул.
– Иммортизм? – переспросил Шершень.
– Он самый.
– А почему не иммортализм? Ведь, как догадываюсь, это иммортализм?
– Все
Лютовой все порывался что-то сказать, но усилием воли сдерживался. Это стоило ему немалых трудов, даже скулы покраснели. Он знает больше об этом и не терпится сказануть во всю ивановскую, но эрэневцы следят не только за своей осанкой, но и за языками.
Шершень полез в карман, на свет появился сложенный ввосьмеро листок. Пока он разворачивал, Майданов спросил с живейшим интересом:
– А на кого, простите, рассчитан иммортизм? Ведь одним надо одно, другим – другое…
– И пусть они катятся, – ответил я равнодушно. – Я не собираюсь угождать всяким общечеловекам…
Шершень развернул, наконец, листок, его ладони разглаживали его по всем сгибам, глаза не отрывались от крупных букв.
– Простите, – сказал он, – но… насколько я вот тут успел заметить, вы стараетесь не обижать своих сторонников… даже если они не совсем, так сказать, вашей ориентации.
Бабурин гоготнул:
– Эт гомосеков? Или скотоложников?
– Кого вы имеете в виду? – спросил я. – А то вот народ истолковывает ваши слова… как вы и хотели, вероятно?
– Нет, – ответил Шершень поспешно. – Без всяких шуточек. Вот вчера прочел, могу цитировать, не глядя в шпаргалку, что значит: хорошо написано. Позвольте, вот эти строки… Нет, я все помню, просто Священное Писание надлежит с наибольшей почтительностью, вот: «Во всем, что делал Господь, был великий смысл. И человека он создал не просто так, от не хрена делать, а с Великой Целью. Он готовил себе преемника!»
Он остановился, поднял на меня взгляд. В карих глазах был немой вопрос.
– Ну и что? – спросил я.
– Хорошо, – ответил он. – Тогда вот еще цитата: «Еще во младенчестве Господь создал для человека мир и населил его животными, как мы создаем для ребенка манеж с игрушками, где полный хозяин сам ребенок. Во взрослости человек же обязан управлять Вселенной».
– Ну и что не так? – сказал я. – Что вам кажется ложным?
– Нет, мне как раз! Мне идея Бога даже нравится. Для той части воинствующей интеллигенции, что не готова расстаться с Богом… из моды или прихоти – ваши тезисы в самый раз. По самые, так сказать, помидоры. Позвольте, я тут процитирую дальше по списку… Ага, вот:
Пункт третий: «Сейчас Бог терпеливо ждет. Повзрослевший человек должен прийти и взять с Его плеч тяжкую ношу».
Пункт четвертый: «Человек обязан прийти к Богу как можно скорее. Сейчас ему стыдно заставить ждать себя даже женщину, но как осмеливается заставлять ждать Бога?»
Пункт пятый: «Бог создал человека здоровым, и потому человек обязан прийти к Нему здоровым».
Пункт шестой: «Бог оберегал человека во младенчестве от заблуждений, выжигая язвы Содома и Гоморры, но сейчас повзрослевший человек обязан это делать сам. Господь не учит взрослого человека и не вмешивается в его действия, уважая его волю, его жизнь, его решения. Так будем же достойными! И то вмешательство, что ждем от Бога, да будем творить сами».