Имаго
Шрифт:
Я заговорил первым, стараясь сразу оформить в слова мелькнувший образ:
– Сейчас в моде расслабленная вихляющая походка. Мужчины не стесняются отпускать животики, сутулиться и ходить, шаркая подошвами. Человек Завтрашнего Дня, напротив, обязан постоянно контролировать себя. Он подтянут, спину не горбит, живот подтягивает. Если человек вчерашнего дня получает удовольствие от потакания своей слабости и своему ничтожеству, то Человек Завтрашнего – от постоянной готовности!
Лютовой не двинул ни одной мышцей морды лица, но в серых глазах мелькнуло глубокое удовлетворение.
– Спасибо, – сказал он отрывисто. – Сегодня же вобью
– А послушают?
Он кивнул.
– У нас отряды совсем молодых ребят. Возраст «…пока отвагою горим, пока сердца для чести живы…».
– Человек Завтрашнего Дня, – закончил я, – он же иммортист, постоянно совершенствует себя! Во всем, что доступно на пути к Богу.
Он улыбнулся:
– Нашему Богу.
– Нашему, – согласился я. – Людям вчерашнего дня он покажется, возможно, не совсем Богом, хотя мы наделяем его могуществом побольше того, что творил жизнь только на планете Земля. Но хрен с ними, этими долюдьми!.. Мохнатые гусеницы, их мнения для нас – тьфу!.. Даже если их в этом времени именуют «совестью нации»…
Уходя, он поинтересовался:
– Подкинь какой-нибудь девиз, а?.. Мне скоро разговаривать с… группой. Старшей группой.
Я подумал, предложил:
– «Долой пережитки феодальной системы!»
Он подвигал морщинами на лбу, спросил:
– А что это, если на пальцах? При чем тут феодальная система?
– Мы все, – объяснил я, – все еще в феодализме, хоть и с компами. Церкви, рестораны, бары, массажные салоны, огромная промышленность, направленная на удовлетворение прихотей древнего римлянина: косметика, дезодоранты – все это остатки того старого мира, когда главным в человеке была обезьяна, а не человек. Сейчас мы эту обезьяну большой толстой палкой!.. А из кого изгнать обезьяну не удается…
Он смотрел с напряженным ожиданием. Я сказал осторожно:
– … Этих тоже в огонь, но говорить об этом сегодня не стоит. Когда укрепимся – да. А сейчас сказанное пусть относят только к наркотикам, извращениям, ворью, браткам… И вообще, Алексей Викторович, будьте с этим осторожны!
Он скупо улыбнулся.
– Сама по себе осторожность – неплохой принцип. Но обретающий безопасность обычно теряет счастье.
Он крепко пожал руку, козырнул и вышел.
В мае на город обрушилась такая жара, что в августе при такой температуре уже ходили бы полуголыми, но сейчас еще вроде бы низзя: на календаре не тот месяц. Улицы поливают дважды, с балкона видно, как проползли приземистые жуки, широкие серебристые струи, похожие на растопыренные крылья исполинских стрекоз, проволоклись по тротуару, сгребая пыль, грязь, делая его блестящим, а траву – зеленой, яркой, радостной.
Я вернулся в комнату, в квартире хозяйничает отец, ему это важно для поддержания своего чувства нужности и востребованности в обществе. Я подыгрываю: покорно делаю те или другие мелочи, поддерживая иллюзию, что он по-прежнему руководит и что без него мир бы рухнул.
Сейчас он, после трудов по облагораживанию моей берлоги, сел в кресло и переключал каналы телевизора. Мелькали рожи клоунов, устроителей шоу, голые девицы, натужно веселые комментаторы…
Я сказал торопливо:
– Отец, останови!.. Нет, промотай на два канала взад!
Он пощелкал, остановил на новостном канале.
– Этот?
– Да, спасибо… Что говорит, гад, что говорит…
На экране показывали крупным планом самодовольного скота, откормленного, холеного, знающего режим питания, потребляющего все нужные витамины, аминокислоты, с безукоризненными зубами, которые он все время держал напоказ, будто рекламировал зубную пасту. Диктор сообщал, что мистер Гендисон назначен наместником России. Сейчас вот направляется в аэропорт, его провожают жена и обе любовницы, дети от первого и второго брака… Не скажет ли мистер Гендисон на трапе самолета перед отправкой в ужасную Россию несколько слов нашему корреспонденту…
Камера дала сперва общий вид самолета, мистера Гендисона с одной ногой на ступеньке, словно на трупе убитого голыми руками льва, затем крупный план сытой рожи с безукоризненными зубами и вечным смайлом.
– Я выражаю уверенность, – донеслось из динамиков, – что мы совместными усилиями поднимем экономику России сразу же, как только окончательно установим там общечеловеческие ценности… как только демократия по-американски войдет в каждый дом…
Я стиснул зубы, сказал зло:
– Не могу! Переключи на что-нибудь… Да на что угодно!
Отец буркнул с хмурым сочувствием:
– Ишь, как тебя… Подумаешь, новость! Да уже неделю тому было известно, кого назначат. А приказ в Белом доме подписали еще три дня тому.
Я сказал сдавленным голосом:
– Они официально признали себя империей… Они официально назначили в России своего наместника… Значит, кем надо считаться России?
Отец отмахнулся.
– Какая разница? Главное, чтобы все жили хорошо. Чтобы хорошая работа, чтобы люди могли работать меньше, а отдыхать больше. И чтобы зарабатывали на жизнь достаточно, чтобы могли отдыхать… Разве не это человеку нужно?
Я вздохнул.
– Да, отец, конечно. А на что ты ловил, на червяка или блесну?
Кровь стучала в виски, будто изнутри били молотами. Я прижал ладони к вискам, изнутри мощно толкало горячим, упругим. Я доказываю всем, что мы также имеем право вмешиваться в жизнь Юсы, мотивируя тем, что Юса вмешивается в жизнь моей страны. Ну и, ессно, в жизнь других стран. Но сейчас, пока они переваривают сказанное, я, похоже, готов шагнуть дальше…
Да, следующий шаг – это: весь мир уже одна страна и один народ с разными обычаями и языками, что быстро стираются, нивелируются. Скоро будет один язык, а правительство у этой единой страны, похоже, уже есть… А те маленькие начальнички, что на местах, ну всякие там президенты, канцлеры – это на уровне местных губернаторов, региональных лидеров. Словом, уже сейчас – это одна страна! Нужно перестраивать восприятие, перестраивать свое мышление.
Отсюда – следствие: мы вправе вмешиваться в дела любой из «стран», не как в ответ на ее вмешивание, а потому что уже, по сути, начинаем жить одним человечеством. Так что, когда террористы взрывают башни в Нью-Йорке или танкер прямо в проливе, они наносят удар не по чужой стране, а пытаются повлиять на действия своего же правительства.
Следствие для меня, замечательного: я разрабатываю иммортизм не для того, чтобы вывести Россию из затяжного кризиса. Я берусь спасать все человечество от деградации и гибели. Да, я. Не потому, что самый умный и замечательный… хотя, конечно, умный и замечательный, а потому что все остальные – пьют да по бабам, пьют да по гомосекам, пьют да наркоманят, пьют да… словом, оттягиваются культурно и с полного одобрения нынешней гнилой морали… нет, с полного одобрения того гниющего зловонного болота, что возникло на месте цветущего сада недавней строгой морали.