Имаго

Никитин Юрий Александрович

Мы слушали внимательно, всегда одинаковый и жизнерадостный Бабурин был на себя на похож, а это страньше, чем если бы юсовцы отказались от планов дотоптать Россию.

– Взял я их всех, – продолжил Бабурин несчастным голосом, – отнес в ванную, наполнил водой, побросал туда. Они ж слепые, совсем беспомощные. Вышел, закрыл дверь, пошел принять на грудь водочки. Принял. Подождал, иду в ванную, чтобы вытащить, сложить в пакет и отнести на улицу в мусорный бак. Зашел, а они еще барахтаются, раздулись, как пузыри, воды наглотались, но все еще… мявкают, да так жалобно!.. Выскочил я, закрыл дверь, снова принял водочки. А они, гады, так мявкают,

что через дверь слышно. Включил я телевизор погромче… Выждал, вернулся. Все на дне, только двое еще как-то держатся на поверхности, барахтаются, мявчат… Да так жалобно! И на меня смотрят: спаси! Спаси, ты же сильный, ты же все можешь! Тебе ж только руку протянуть… Черт, выскочил я, сердце колотится. Постоял, а в груди заноза, в самом деле, заболело. Нашел я у тетки в аптечке валериану, корвалол, налил… не знаю сколько надо, отпил, гадость какая, но вроде чуть в груди отпустило… Наконец, когда зашел, они уже все на дне…

Он замолчал, дрожащими руками достал из вазы сухарик, преломил, но есть не стал. Глаза невидяще смотрели сквозь стол, щеки побледнели.

– Собрал в мусорный пакет, – сказал он, – сердце опять заболело. Поскорее вынес на улицу, у тетки прямо перед домом этот железный бак, где мусор помещается, но тогда, к счастью, почти пустой… Словом, забросил туда, вернулся, и уже не знаю, водочку допить или от сердца всякое… Решил – водочку.

Шершень, которого тоже проняло, сказал с наигранным оптимизмом:

– Правильное решение, товарищ!.. Принять на грудь литру-другую – что есть лучше?

Бабурин содрогнулся.

– Я так и сделал, – ответил он погасшим голосом. – Так упился, что еле из дома вышел. Помню, тетка на меня как-то странно смотрела. Но я ей: все чин чинарем, котят утопил и выбросил, водочку оприходовал, погостил, пирогов поел… Да только когда вышел…

Он замолчал, уставился в стол невидящим взором. Побледнели не только щеки, смертельной белизной залило шею, лоб, скулы выступили резче, а глаза потемнели. Майданов смотрел на него с беспокойством, осторожно протянул белую руку интеллигента и похлопал по мощной волосатой лапе главы болельщиков.

– Что? – спросил Лютовой. – Что, когда вышел?

– Шел мимо того проклятого бака!.. Слышу, шебуршится. Сперва подумал, чудится. А потом их мявканье!.. Черненький такой один так мявкал, и еще вроде бы голос подал еще один – полосатенький… Я их голоса сразу запомнил и… теперь даже помню.

Шершень покачал головой:

– Да-а-а… дела. Это человек может полежать под водой утопленником девять минут, потом – кранты, а кошка, наверное, больше… Ну, и что дальше?

Бабурин сказал хриплым голосом:

– Я чуть не бросился расковыривать там, в баке. За это время сверху навалили целую гору, а они ж мявчат там в самом низу, задыхаются… Но мимо прет народ, я ж не могу, как бомж, в мусорном ящике рыться, что подумают? Тут же тете накапают про ее племянника… Словом, дотащился я домой, по дороге – в аптеку. Там добрые бабы попались, только посмотрели на меня, сразу в пузырек накапали всякой гадости, заставили выпить. Не отпустили. Так и сидел там, как дурак, с полчаса, пока в груди та наковальня не рассосалась до размеров кувалды. Дотащился домой сам, не хватало еще, чтобы старухи под руки вели!.. Дома полпузырька выпил, а потом таблетки под языком держал… Так неделю жил – на каплях, таблетках!.. И пил, пил – беспробудно. Потом как-то лет через пять на одной медкомиссии хмырь в белом халате все выспрашивал, откуда у меня шрам

на сердце. На инфарктик, дескать, похоже, но откуда инфаркт у такого здоровенного жлоба? Нет, он не сказал про жлоба, но я после тех котят иногда по рылам вижу, кто что думает, когда на меня смотрит.

Шершень сказал с наигранным испугом:

– Не надо, не надо, не видь!.. Наши рыла обманчивыя!

Майданов поглядывал на Бабурина с испугом и недоумением, а у Анны Павловны в глазах появились слезы, она всхлипнула, застеснялась, вытерла лицо и убежала с веранды.

– Вот уж не думал, – проговорил Майданов, – что у нашего Евгения такое чувствительное сердце…

– Да не чувствительное оно, – сердито возразил Бабурин. – Человека я хоть щас удавлю с превеликим удовольствием!

Он вытянул на столе руки, больше похожие на лапы Кинг-Конга. Лютовой сказал с кривой усмешкой:

– Да, Конан с сердцем лани…

Что означало это замечание, мало кто понял, наступило неловкое молчание, я сказал, только бы как-то нарушить, вернуть к интеллигентному разговору о высоком, о литературе, об искусстве, словом, о чем можно чесать языки до бесконечности:

– Есть целый цикл романов, принимаемый в США на «ура», о некой сволочи с мускулами по всему телу и длинным мечом в руке, что идет «завоевывать себе королевство». Обратите внимание, не создавать королевство, не основывать королевство, а именно завоевывать!.. То есть наткнуться на такое, где гуманный король не рубит головы всем чужакам, слишком мягок, вот его и… И заодно порубить его жену, детей, племянников и всю родню, чтобы никто не притязал на трон «по праву».

Майданов спросил с подозрением:

– Это вы о ком?

– И – все, – продолжил я, будто не слыша вопроса. – Дальше – только властвовать. Горько, что этого дебила начали принимать и у нас. Как же, так сладко отождествлять свои стыдные тайные желания с его действиями: не трудиться, сажая сад, не горбиться, поливая, спасая от гусениц и саранчи, а сразу явиться к урожаю, зарубить хозяина, войти в дом и взять все то, что тот нажил многолетним трудом. И что у того в сараях, подвалах, кладовках.

– Это вы о ком? – переспросил Майданов уже с изумлением.

– Этот перс, – сказал я, – то бишь, персонаж, был бы немыслим еще сотню лет назад, когда все еще прививалась любовь к знаниям, к трудолюбию, к строительству. Вообще, к творчеству, к развитию мозгов и души, а не потаканию животным инстинктам убить соседа и отнять его богатства! Но, сперва не принимаемый даже у себя на родине, теперь варвар Конан шагает по всей планете. С мечом в руке, с крылатыми ракетами, со всем арсеналом современного варвара, не умеющего и не желающего мыслить, трудиться, плюющего на любое право… ибо какое у туземцев может быть право, когда в мире есть только право сильного? У кого крылатых ракет больше, тот и прав. А если еще и авианосцы с ядерным оружием, то ваще…

Майданов откинулся на спинку стула, рассматривал меня пристально. Вообще-то я лил воду на его мельницу, интеллигенты ненавидят мускулы, а русские – ненавидят и боятся. Сами они хиляки, обычно еще и больные в придачу, потому любого мускулистого здоровяка рассматривают с враждебностью, как соперника, как угрозу одним своим видом. С другой стороны, я сделал выпад в сторону обожаемой Юсы…

Губы его с трудом раздвинулись в улыбке, он сказал примиряющим голосом:

– Бравлин, расскажите лучше о своем учении… Да, я понимаю, что на сайте конкретнее, но мы ж соседи…