Имаго
Шрифт:
Власти заверяли, что словесные портреты преступников уже составлены, и хотя все они были в масках, однако современная криминалистическая наука позволяет… Я выслушал с огромным интересом и напряженным вниманием, что же она позволяет, ибо та же самая наука одновременно придумывала тысячу средств, чтобы изменить запах, сбить со следа, пустить по ложному, изменить внешность, мимикрировать, словом, все то же бесконечное соревнование меча и щита, снаряда и брони, разведки и контрразведки.
Остаток дня у меня прошел практически перед телевизором. Снова и снова смотрел новости, следил за
К вечеру заглянул Лютовой. Теперь, когда мы плечо к плечу побывали в бою, он окончательно отбросил все церемонии, обращался только на «ты», держался как с однокашником.
Оглядевшись, сказал таинственным шепотом:
– Мы распечатали Кодекс Нового Человека! Принтер целую пачку сожрал, гад, бумага теперь дорогая. Распространим по нашим организациям!
Я пробормотал:
– Сам Кодекс не готов… А зачем такая секретность? Проще по Интернету. Сейчас нет таких, кто не подключен…
Он вкусно расхохотался.
– Ты гений, но не понимаешь секреты техники распространения. Пущен слушок, что Тезисы настолько опасны для Юсы, что за твою голову объявлена награда в миллиард долларов. А эти Тезисы надлежит изымать и уничтожать! Вместе с теми, кто успел прочесть… Представляешь, как читать будут?
– Ого, – сказал я невольно. По телу прокатилась холодная волна. – Что-то страшновато…
– Ничо, – ободрил он кровожадно. – Иисуса вообще распяли!
– Ну, спасибо, – пробормотал я. – Но я вообще-то человек, уже вкусивший удобств и всяких излишеств. Мне даже палец прищемить в ужас, гм… а ты – распять!
– Не трусь, – ободрил он снова. – На самом деле эти Тезисы одинаково смертельны как для Юсы, так и для России. И вообще для всего Старого Мира, пошел он к такой матери… мы – люди Новой Эры!.. Кстати, там у тебя есть про алкоголь, но ни слова о наркотиках…
Я пожал плечами:
– А что наркотики? Человек, который потребляет наркотики, добровольно отказывается от высшего дара – разума. Этим он оскорбляет природу и, следовательно, подлежит изъятию… из круговорота в природе.
Он посмотрел пристально, кивнул:
– Да, у пророка должна быть другая нервная система. Ты вот даже не дрогнул, когда такое… вслух. Это же не одного человека, а сотни тысяч! Даже миллионы. Я бы, честно, юлил бы, искал оправдания или веские обоснования. Или, скажем, распространителей – в расход, а потребителей…
– Тоже в расход, – сказал я жестко. – Никто не заставляет колоться. Вид гомо сапиенс нуждается в серьезной чистке!
Вечером я заглянул на веранду; за празднично белым столом, таким торжественным и нарядным, сидели только Бабурин и Майданов. Майданов радостно вскричал:
– Бравлин, что же вы пропадаете!.. Нам без вас невесело!
– Щас на уши встану, – пообещал я. – И погремушкой погремлю.
– Это не обязательно, – сказал Майданов конфузливо,
– Приду, – пообещал я. – Это я так, на разведку. Схожу только закрою все проги и выключу комп. А то он начал без меня подключаться к Интернету и скачивает массу всякой дряни вместе с апгрейдами.
– Пороть его надо, – сказал Бабурин.
– Я его поставлю в угол, – сказал я.
– Монитором!
В самом деле, какие-то хакеры снова нашли дырку в операционке, и хотя я кредиткой в Интернете не пользуюсь, но за мой счет кто-то время от времени перетаскивает солидные массивы информации.
Когда я, разделавшись, наконец, со всеми прогами и поудаляв подозрительные файлы, вышел на веранду, там уже прибавился Шершень. Все пили чай, шумно разговаривали, но едва я показался в дверях, умолкли и уставились очень заинтересованно. Анна Павловна захлопотала, вот чаек, вот варенье, а вот эти сухарики купил Андрей Палиевич, удивительно вкусные, сама бы все их… да нельзя, полнею…
Я с удовольствием отхлебнул, прислушался к теплу, что пошло по гортани, взвеселяя по дороге все нервные центры. Все-таки трудно будет наступать на горло такой песне. Уж и не знаю, какой должен быть стимул, чтобы поприжать вкусовые рецепторы, не давать им воли. Над собой, надо мной, что есть душа и ничего более. В смысле, ничего более важного.
В дверном проеме показалась фигура Лютового. Его брови приподнялись, когда увидел меня с раскрасневшейся рожей и с чашкой чая. Не говоря ни слова, вскинул длани, приветствуя всех разом, прошел на веранду и опустился на свободное место. Анна Павловна поставила перед ним чашку. Лютовой сказал Бабурину доброжелательным тоном:
– Ты чего такой смурной?.. Ты существуешь, существуешь!
Бабурин встрепенулся.
– Ты о чем?
– Да больно вид у тебя… опущенный. Ты тоже существуешь, Бабурин!.. А не только твой прадед… и твои будущие правнуки!
– Да? – огрызнулся Бабурин. – Спасибо, что утешил!.. А то уж я в самом деле думал, что я – только пунктир между теми пунктами А и Б.
Говорил он задиристо, зло, но я посмотрел в его лицо, холодок коснулся моего лба. А ведь Бабурин в самом деле теперь ощущает себя пунктиром. Ставят же пунктир между первым героем, что с мечом в руке вторгся, основал, удержал, создал, расширил – и каким-нибудь современным героем, как, к примеру, Александр Македонский гордился тем, что ведет свой род от Геракла, а всех остальных, что между ним и Гераклом, помечал пунктиром? Да и мы все помечаем их пунктиром, простых переносчиков жизни от Геракла до Македонского…
Майданов посмотрел на меня благожелательно.
– Как жисть? – поинтересовался теплым бархатным голосом и тут же, не дожидаясь дежурного ответа на дежурный вопрос, сказал с заинтересованностью: – Прошел слух, что вы свою экстравагантную идею выставили в Интернет.
Я взял чашку, все не отрывают от меня взглядов, и я сказал:
– А-а…
Майданов приятно удивился:
– Что вы сказали? Я не совсем понял…
– Я сказал «а-а», – объяснил я.
– Но, простите, что это?