Имаго
Шрифт:
Разум ли во мне говорит?
Нет, бери выше!
Не разум, не всего лишь разум… которому от роду всего лишь несколько тысяч лет, пусть даже миллион, а инстинкт, великий и древний инстинкт выживания рода. Тот самый, у которого разум на побегушках. Инстинкт, что заставляет куропатку прикидываться раненой, уводя лисицу от гнезда с малыми птенчиками, инстинкт, что побуждает могучего и молодого оленя бросаться на волчью стаю, чтобы оленихи и оленятки могли убежать.
Это инстинкт велел разуму создать иммортизм. А самому инстинкту во мне, человеке, приказал Великий Инстинкт… или Великий разум, какая, на хрен, разница, всего Суперсущества, то бишь, Бога.
Я
И не просто карабкаться, а карабкаться без отдыха, исступленно, фанатически! Карабкаться, отвергая все соблазнительные предложения сесть отдохнуть, расслабиться, оттянуться, побалдеть, сбегать за пивком, придумать новую форму для прокладок с крылышками, чтоб наши самки выглядели забавнее…
Карабкаться!!!
Наверх!
К Богу!
К бессмертию, чтобы подставить и свои плечи под ту непомерную ношу, что держит уже двенадцать миллиардов лет… сколько натикало с образования Вселенной?.. Господь Бог.
– А кто будет мешать, – сказал я вслух, – того под нож. Великие идеи безжалостны.
На веранде Майданов и гость с той стороны площадки, Немков, он все чаще заглядывает к нам, зато недостает Бабурина с его нехитрыми шуточками, Лютового. Анна Павловна тут же сообщила, что у нее чайник вот-вот закипит, уже закипает, умчалась, а Майданов придвинул ко мне блюдце с сахарным печеньем и сообщил, что изготовлено по новому умопомрачительному рецепту.
Потом Анна Павловна принесла чайник, в фарфоровую чашку плеснула светло-коричневая струя, я положил сахар, машинально размешивал и, рассеянно слушая неторопливый разговор о высоком искусстве, посматривал с великим удовольствием через перила.
Далеко-далеко, если смотреть с балкона влево, строится новый микрорайон. Отсюда высокие светло-коричневые дома кажутся слепленными вместе, целая каменная гряда домов, бесконечная стена, вся в складках, как кожа породистого шарпея. Небо выглядит горящим озером разлившейся нефти, словно и там взорвали танкер наши бравые ребята.
Немков отхлебнул и, глядя в чашку, сказал невесело:
– Золотое правило еврея: у кого золото – тот и устанавливает правила… увы, срабатывает не всегда. Иногда вообще в обратную сторону. Я уже говорил про Украину, да?
– И очень красочно, – пробормотал Майданов. – Даже слишком.
Немков кивнул:
– Вот сейчас подобное видим на примере США. Да, США сейчас устанавливает правила. Но… Возьмем очень краткий для истории период. Двести лет назад молодым Штатам помогал и сочувствовал практически весь мир. Россия даже посылала военный флот в помощь. Сто лет назад на Штаты все еще смотрели с любовью и надеждой. Двадцать лет назад абсолютное большинство в нашей стране смотрели на Штаты, как на спасителя цивилизации. Но… да, сейчас всеми оберегаемый поросенок вырос, теперь сам устанавливает правила. Уже в мировом масштабе. И для тех, кто его оберегал. И что же? Талибы, на которых все зациклились, это крохотнейшая верхушка айсберга. Мы все становимся в чем-то талибами, когда речь заходит о США. Но мы пока еще под водой. Нас не видно. Однако стоит вспомнить: смертельный удар американскому «Титанику» нанесла именно та часть айсберга, что была под водой.
– Сейчас айсберга еще нет, – сказал Майданов нервно. – И упаси Господи, чтобы он образовался! Да и откуда он может образоваться? Это же миф! Бравлин, ну скажите же, что это все – миф!
– Миф, – согласился я. – Вы правы. Вообще не может быть серьезной модернизации общества без опоры на мифотворчество. Все политические трансформации: начиная с возникновения христианства, ислама, затем Октябрьская революция в России, отказ де Голля от колоний, новая версия исламского государства Хомейни, холодная война Черчилля, рождение ваххабизма и т. д. – все строилось на массовых мифах. И мы построим на новом мифе, который создаем сейчас…
Майданов застыл, онемев от такой наглости. В дверях показался Лютовой, вскинул руки, приветствуя всех. Немков кивнул ему, сказал печально:
– Конечно, США должны быть разрушены… и будут разрушены. Они слишком далеко зашли, чтобы оказаться неразрушенными. Но меня США почти не волнуют, хотя в какой-то мере жалко эту могучую структуру… меня больше тревожит, чтобы в таком же ослеплении не шли к своему могуществу евреи. Эпизод с возникновением антисемитизма на Украине замалчивается даже в среде евреев, а совершенно зря. Мы все время должны помнить и о серьезных ошибках… Из-за того, что забыли, из-за чего все случилось на Украине, можем просмотреть такое же в масштабах планеты! А это, как вы понимаете, меня тревожит куда больше, чем быть или не быть образованию по имени «США».
Лютовой, забывшись, пересыпал в свою чашку сахару втрое, что значит заслушался, сказал предостерегающе:
– Ох, и договоритесь…
Немков сказал с горькой усмешкой:
– Вы правы… Вот сказал такое, а самому страшно. А чего мне, казалось бы, страшиться? Во-первых, я сам еврей, во-вторых, мне уже девяносто… Чего в моем случае страшиться? Но, оказывается, даже такому, как я, есть чего бояться… Не гибели от руки якобы всемогущего Моссада, не отлучения меня от публикаций… а страх, что мои дети от меня отвернутся, что внуки будут проклинать мое имя, что перевернут мои слова, переврут, истолкуют иначе, выставят чудовищем… Но все-таки кто-то сказать должен. Пока не поздно! Может быть, правда, уже поздно, но я очень хотел бы, чтобы еще поздно не было. Хотя, конечно, плевков и пинков от недалеких людей вынести придется немало…
Лютовой сказал мягко:
– А зачем это вам? Живите, как наш милый Андрей Палиевич. Тоже все понимает… там, в глубине, но даже себе не решается признаться.
– А эти люди меня и страшат, – ответил Немков. – Не вы страшите, Алексей Викторович, а майдановы. У вас пар не накапливается под давлением, а вот у них… Кто знает, какое там давление? Манометра нет, никто не знает. Но я, как и вы, заглядываю вперед, живу не только своей жизнью и своими потребностями, но и жизнью и потребностями своего народа… А за это приходится часто получать по голове под недоумение окружающих: да что ему надо?.. Ни огорода не прибавится, ни метров в квартире…
Теплый ветер коснулся лица, я уловил запах жареной рыбы и капусты, явно ветер сперва прошелся по квартирам, а потом уже вырвался на простор. Пространство распахнуто, манит, зовет в себя, где неизведанное, где Бог, где истина…
– Говорят, – произнес Лютовой с кривой улыбкой, – что дипломатия – это искусство произносить «Хороший песик, хороший песик…» до тех пор, пока не подвернется под руку хороший булыжник. Вот тогда можно произносить, а можно и нет. У юсовцев в руках хороший булыжник, а вот мы должны каждой шавке сюсюкать, чтобы не укусила. Но сейчас кажется, что с иммортизмом у нас в руке появляется хорошая дубина… Не правда ли, Бравлин?