Имена мертвых
Шрифт:
Пока закидайте мертвеца… карболкой от птиц облейте».
Грузовичок с газогенератором вздрагивает у шлагбаума. Паренек, Стефанов сын, трет «баранку» потными руками.
«Да не дрожи ты так».
«Хальт! Ваши документ».
«Почему вы не на военной службе?»
«Их бин кранк. Инвалид. Порок сердца».
«Проезжайте».
«Герц, привет, старина!»
«И скажи, где я тебе достану столько аккумуляторов? стратегическая ценность, мой милый, ты что, не в курсе? как ты их вывезешь?»
«Это моя забота».
Раскидав лапник, Герц берется за лопату. Из грязного
В сарае мерцает тифозным светом лампочка. Ночь, вьюга. На брезенте лежит труп — так, как его застал мороз: скорчившись, поджав ноги. Его лицо, руки — все обглодано. Герц прикуривает одну сигарету от другой, без передышки орудуя то щипцами, то отверткой; на грубо сколоченном столе гудит что-то странное, похожее на большой радиоприемник без кожуха.
Насторожившись, Герц вскидывает голову. Нет, ничего не слышно, почудилось. Однако он выкладывает пистолет на стол справа — удобней взять.
Бледно-лиловое свечение пульсирует, мерцает над столом, колеблется, как дым; лампа постепенно меркнет. Неотрывно глядя на труп, Герц гасит сигарету о ладонь и не замечает ожога. В полутьме он видит, как начинают шевелиться пальцы мертвеца.
«Сьер Стефан, мой приятель заболел. Ваш парень… не мог бы он на обратном пути привезти доктора? Да, того австрийца».
«Почему бы нет, сьер учитель? всегда пожалуйста».
Весна, цветут сады.
Бывший военный врач Шауман дышит весной. Как славно, что весна все-таки пришла! О весна! эта юная девушка в розовом платье, эта вечная прелестница с букетом ландышей… Грузовичок погромыхивает на колдобинах, Шауман неловко улыбается молодым крестьяночкам, а те что-то задорно кричат ему — помятому мужчине, одетому с чужого плеча. Вермахт приказал долго жить, но носить мундир небезопасно. Не затем крестьяне купили его у партизан, чтобы он попал в лагерь к янки.
«Ваш друк не здешний? я не могу его понимать. О, конзентрационслагер… я, я. Я хочу слушать стетоскоп. Какой значительный рубец… Его кусал вольф, я хочу сказать — волк? о, дикая собака… Я имею основание полагать, что у ваш друк крупозное легочное воспаление. Он весьма истощенный и… он такой кляйн, маленький. Возможно, это наследованный признак. Ему надо стрептоцид, потом банки, горчичник, много пить, аскорбиновая кислота. И его надо положить лазарет».
Больных в деревне хватает, и Шауман идет дальше по домам. Сегодня, слава богу, он будет сыт и даже, может быть, пьян. Насчет иностранца из концлагеря у него никаких сомнений — кандидат в гроб. Почему этот сердобольный рыжий молодчик не хочет везти его в лазарет?
«Кляйн, кляйн… нет, так не пойдет. Клейн — вот как лучше. Алард Клейн — по-моему неплохо, а? Где же нам взять стрептоцид? если в Ларикене попытаться, на рынке, в госпиталь к союзникам зайти… легче снова раскрутить динамо. Ну ее, эту больницу, Алард, а то тебя интернируют и отправят в Сибирь, опять замерзнешь».
Тогда Герц не теоретизировал и не учитывал фаз Луны; он полагался на интуицию и действовал с апломбом молодости и… ему удалось.
Ветер затих, и дождь скорбно заплакал, тихо жалуясь на
Все притаилось, прислушиваясь к движениям громадного черного человека, занятого тайным и недозволенным делом, — вот он наклонил цилиндр на штативе, и могильный холмик озарился бледным сиреневым сиянием, этот свет полыхал бесплотным огнем, и увядшие цветы у надгробия сморщились, почернели, по земле потек тяжкий дым, запахло горелой листвой. Хлопья сажи всплывали и таяли в сиреневом свете. Послышался гул — будто пел хор, не разжимая губ, — пепел и пыль зыбким облачком поднялись над могилой, стали видны трещины в земле, они множились, дробились, земля вспучивалась толчками, и чем сильнее билось нечто под землей, тем сильнее разгорался свет; из трещин вырывалось багровое пламя, и уже не гул, а зловещий стон стекался к могиле отовсюду, и в этом мучительном стоне, в темном пламени казалось, сам Ад восстает из земли, чтобы разлиться всепоглощающей жгучей лавой.
Огонь стлался по могиле, она вся горела, и в огне проступали неясные очертания груды тлеющих углей; угли перекатывались, подпрыгивали, брызгали алыми искрами; стон и огонь становились тише, сияние меркло, оседало и вдруг быстро втянулось в опаленную землю, исчезло; мрак, дождь и тишина опустились на могилу, сразу же смолк разбушевавшийся Ад, и пламя бездны вернулось в свои владения.
Герц первым делом машинально взглянул на реле времени — три минуты сорок восемь секунд чистого действия, батарея исчерпана. Недавно еще холодный, инкарнатор заметно потеплел.
На выжженном могильном холмике, судорожно вытянувшись, лежала вверх лицом девушка в когда-то белом, а теперь прилипшем к телу безобразными темными пятнами платье; веночек на волосах сбился набок, чулки превратились в морщинистую коросту, одна туфелька свалилась; голова повернута к плечу, глаза распахнуты, и рот приоткрыт, а на щеках — следы потеков.
— Клейн! — шепотом позвал Герц в решетку радиотелефона. — Бегом ко мне!
Клейн продрался сквозь кусты, словно кабан; крякнув, вскинул девушку на плечи и трусцой заторопился к машине. Так же поспешно Герц собрал треногу, опустил инкарнатор в футляр, осмотрелся кругом с карманным фонариком — следы? От них все равно не избавиться… вот туфельку надо захватить — и пустился следом за Клейном; катушка проворно трещала, собирая кабель с земли.
Когда Клейн завел машину, Герц напомнил:
— Сообщи Анику — уходим.
— Уже, профессор.
— Мы неплохо поработали.
— Что-то завтра напишут в «Дьенн Вахтин»?.. — Клейн вырулил на Эпархель-стайн.
— Какую-нибудь глупость, — Герц усмехнулся. — В том духе, что опять вандалы оскверняют кладбища, или что сатанисты распоясались.
— Кажется, там сильно обгорело.
— Да нет, немного, — Герц откинулся на подголовник; напряжение схлынуло, и он почувствовал себя легким и сильным, как в молодые дни. — Трава обуглилась… почва оказалась тяжеловата, начался перегрев и, если ты обратил внимание, выложились мы почти на пятнадцать секунд раньше расчетного времени.